Не измени себе

Перед первым же светофором автомобиль затормозил.

Я приказал:

— Дальше! дальше!

Мужчина очумело помотал головой:

— Красный свет?

Я закричал:

— Пусть! Езжайте!

Он упрямо дождался зеленого сигнала, вновь поехал.

Двумя руками я сильно сжимал под коленом артерию, от толчков машины моя ступня беспрерывно болталась на полу кабины. С нее вовсю текла кровь.

— Быстрее! — попросил я. — Быстрее!

Водитель был робкий. Он боялся обгонять другие машины.

Перед моими глазами начали отплясывать тысячи светящихся точек.

Я испугался:

«Сейчас потеряю сознание, умру…»

Я опять закричал:

— Я прошу вас! Вы слышите, я прошу! Не стойте! Вам ничего не будет!

Я все больше терял крови…

Вкатив наконец в ворота больницы, водитель принялся суетливо искать «Приемный покой». Взад-вперед дергал машину, тормозил, вылезал из «Запорожца», расспрашивал людей, возвращался, вновь трогал и опять не туда.

Я первым увидел двери «покоя», кивнул на них.

Мужчина снова выскочил, скрылся в дверях.

Вышли два санитара. Один из них открыл дверцу, глянул на мою ногу, недовольно поморщился:

— Эк тебя расквасило! — И спросил: — Сам-то вылезешь?

Я сразу почувствовал себя виноватым. Я схватился за крышку машины, подтянулся, поставил здоровую ногу на землю, выпрямился. Передо мной все поплыло, я рухнул… Санитары подхватили меня в последний момент.

Потом я лежал на холодном столе, на мне длинными ножницами разрезали брюки. Затем их сняли. Трусы зачем-то тоже. Стыд почти заглушил боль. Меня раздевали женщины. Я отвернул голову…

Наконец на меня набросили простыню, какая-то пожилая медсестра наклонилась ко мне, всматриваясь в лицо, страдальчески поцокала языком:

— Ох, молодой-то какой!

Я спросил:

— Что, тетя? Так уж все плохо?

Она тихо ответила:

— Не знаю, сынок. Не знаю. — И в третий раз повторила: — Не знаю…

Явился дежурный хирург. Бросив взгляд на мою ногу, он, морщась, покачал головой, поинтересовался:

— Вы тот самый Буслаев?

Превозмогая боль, я ответил:

— Да, доктор… Что будет с ногой?

Посмотрим, — откликнулся он. — Сейчас трудно определить, посмотрим. — И куда-то исчез.

Мне сделали укол, боль притихла, я закрыл глаза…

Открыв их, я увидел свою жену и Звягина. Жену била мелкая дрожь, она все время повторяла:

— Митя! Что же теперь будет, Митенька? Звягин молчал. Он старался сохранить то выражение лица, которое подобает принимать в таких обстоятельствах, но я уловил в нем другое.

Я сказал ему:

— Все правильно, Сережа… Я тебе больше не конкурент… Это финиш…

Он вздрогнул, горячо заговорил:

— Как тебе не стыдно! При чем тут финиш? Ты еще будешь прыгать! Вот увидишь, будешь!

Я отрицательно покачал головой. Жена закричала:

— Какие прыжки? О чем вы? Жить! Ты только жить должен, Митя!

Вернулся дежурный врач. Он пришел с ведущим хирургом больницы. Они попросили удалиться жену и Звягина.

Новый хирург близоруко склонился к моей искореженной ноге, покривил губы.

Я напряженно спросил:

— Что? Отрежете?

Он поднял на меня глаза:

— Отрезать можно было и без меня. — И прибавил: — Наша фирма, товарищ Буслаев, балалаек не делает!

Через полчаса меня повезли на операцию.

Жена продолжала дрожать в истерике, ее никто не мог оторвать от тележки, на которой везли меня.

Перед операционной Людмила вцепилась в рукав дежурного хирурга, надрывно закричала:

— Я ничего не буду! Умоляю! Я должна быть там, прошу вас! Я боюсь, я умоляю!

Ее почему-то впустили…

Меня переложили с каталки на стол, в один миг пристегнули запястья брезентовыми ремнями. Я тот час испугался своего распластанного беспомощного положения.

Я повернул голову к жене:

— Если ты дашь согласие, чтобы мне отрезали ногу, я прокляну тебя. Слышишь?

Она прикрыла лицо руками, горько заплакала.

— Не смей! — повторил я. — Что бы ни было во время операции, не смей!

Мне воткнули в вену иглу, что-то пустили в кровь. В голове пошел туман. Тело начало наполняться сонной тяжестью… Еле ворочая языком, я снова выговорил:

— Не смей… Нога. Мне нога… Нет…

На меня обрушились покой, тишина… Все исчезло…

Я успел подумать:

«А небытие, оказывается, приятно…»

КАЛИННИКОВ

Очень скоро меня действительно вызвали в Москву на заседание ВАКа…

Не успел я поставить в номере гостиницы чемодан, как в дверь постучали.

— Да!

Вошел старый знакомый Гридин. Он по-прежнему был экспертом, только теперь в Минздраве СССР. Точно закадычный друг, Гридин радостно обнял меня и расцеловал.

Оглядев меня, он заявил:

— Рад! Рад видеть вас снова, да еще на «белом коне»! Честно говоря, не ожидал!

Я настороженно поинтересовался:

— То есть?

— Лауреатском! — провозгласил Гридин. А ведь после нашего знакомства всего лишь… Вы не помните, сколько лет прошло?

— Одиннадцать.

— Да, да, — подтвердил Гридин. — Верно. Как время-то летит!

За эти годы он располнел, поседел, в его осанке появилось что-то львиное.

Я показал ему на кресло. Гридин с удовольствием сел.

Я помялся, произнес:

— Извините… Я прямо с дороги. Мне бы руки немного сполоснуть…

Гридин великодушно согласился:

— Конечно, конечно! Я тут без вас поскучаю. — Он взял со столика какой-то журнал.

Я отправился умываться в ванную.