Не горюй!

Я не занималась физической подготовкой многие месяцы, не делала ничего тяжелого долгие годы (если не считать родов), но я не уставала и даже ничуть не запыхалась. Чем энергичнее я крутила педали, тем легче мне это давалось. Мне казалось, что мои бедра сделаны из стали (могу вас уверить, что это не так).

Педали мелькали, сливаясь в сплошной круг. Создавалось впечатление, что мои суставы смазаны машинным маслом, с такой легкостью они работали. Я крутила педали все быстрее и быстрее, и постепенно тугой узел в груди начал таять. Ко мне пришло спокойствие. Я дышала почти нормально. Когда я наконец слезла с велосипеда, его ручки были мокрыми от пота, а ночная рубашка прилипла к моему телу.

Я вернулась к себе и легла.

Кейт взглянула на мое красное лицо и мокрую рубашку, но особого интереса не проявила.

Я прижалась горящей щекой к холодной подушке и поняла, что теперь засну.

На следующее утро я проснулась рано. Даже опередила Кейт. Мы поменялись ролями: на этот раз она проснулась от моего плача.

— Вот теперь ты видишь, как это неприятно, — сказала я ей, продолжая рыдать. — Разве хорошо так начинать день?

Ко мне снова вернулись ревность и гнев. Стоило мне проснуться, перед моими глазами опять возникли ужасные картинки — Джеймс с Дениз в постели.

Ярость охватила меня, струясь по жилам, как яд. Поэтому, пока я кормила Кейт, я прикончила бутылку водки, после чего вернулась в комнату Рейчел и опять уселась на велосипед.

Если бы в мире была справедливость, то после внерашних упражнений я бы чувствовала себя как парализованная. Но если я чему и научилась за последний месяц, так это тому, что в мире ее нет. Справедливости, я хочу сказать. Так что я не ощущала никаких последствий.

Примерно еще неделю меня съедали злость и ревность. Я ненавидела Дениз и Джеймса. Терроризировала семью, даже не понимая, что я это делаю. А если становилось совсем невмоготу, я садилась на велосипед и крутила педали, пытаясь хотя бы частично освободиться от обуревающей меня ярости.

Еще я много пила.

Я задолжала Анне целое состояние. Хелен брала у меня огромные деньги за то, что бегала в магазин. Мне ничего не оставалось, как платить ей. Я была единственным покупателем на рынке продавцов. Хелен брала меня за горло: я должна была или платить ей, или идти сама. А я все еще и помыслить не могла о том, чтобы выйти из дома.

Поэтому я платила.

Или, вернее, поскольку у меня не имелось ирландских денег, платила Анна.

Я искренне собиралась с ней рассчитаться, как только смогу. Меня не особенно беспокоило, какую брешь я пробиваю в бюджете Анны. А зря. Ведь она получала только пособие и должна была умудряться платить за дозы средних и тяжелых наркотиков, на которые она давно подсела.

Но я заботилась лишь о себе.

Большую часть времени я бывала наполовину пьяна. Я хотела заглушить боль и злость алкоголем. Но на самом деле водка мало помогала. Я лишь чувствовала себя еще более потерянной и запутавшейся. А когда трезвела, требовалась следующая порция, и в ожидании ее действия я ощущала глубокую депрессию.

Никогда не думала, что произнесу эти слова, но на самом деле выпивка — не выход из положения.

Может быть, наркотики — но не выпивка.

И только когда я случайно подслушала разговор между мамой, Анной и Хелен, я поняла, каким чудовищем была.

Я как раз собиралась пойти на кухню, но зацепилась рукавом моего свитера (в смысле отцовского свитера) за ручку двери. Пока я высвобождала рукав, я услышала, как в кухне Хелен сказала:

— Она такая стерва! Мы уже боимся смотреть телевизор, потому что она каждую секунду может взорваться.

«О ком это они толкуют?» — заинтересовалась я, готовая присоединиться к моральному уничтожению этой персоны, кем бы она ни оказалась.

— Да, — согласилась Анна. — Вчера, например, когда мы смотрели телевизор, она швырнула вазу, которую я сделала тебе в подарок на Рождество. И все потому, что Шейла поцеловала Скотта и сказала, что любит его.

— Разве? — с возмущением спросила мама.

Я с ужасом поняла, что говорят они обо мне. Наверняка — потому что именно я вчера шарахнула этой ужасной вазой о дверь.

Я тихонько остановилась у дверей и стала слушать дальше. Уж если быть плохой, то до конца.

— Поверить не могу! — сказала явно потрясенная мама. — А что ответил ей Скотт?

— Ой, мама, неужели ты не можешь забыть о сериале хоть на пять минут? — воскликнула Хелен, причем с такой интонацией, будто вот-вот заплачет от огорчения. — Мы же серьезно говорим! Клэр ведет себя как чудовище. Как будто бес какой-то в нее вселился.

— Ты в самом деле так думаешь? — возбужденно поинтересовалась Анна, наверняка готовая заглянуть в свою записную книжку и сообщить им телефон хорошего колдуна, умеющего изгонять духов.

— Послушайте, девочки, — мягко сказала мама, — ей нелегко пришлось.

«Да, черт побери, нелегко!» — согласилась я молча, замерев за дверью.

— Так посочувствуйте ей. Потерпите немного. Вы и представить себе не можете, как ужасно она себя чувствует.

«Да уж, наверняка не можете», — снова согласилась я.

«Прекрасно, — подумала я, — пусть попереживают».