Не ее дочь

При мысли о Лайзе внутри у меня все сжалось. Я общалась с ней только по переписке, уверяя, что очень занята по работе. Она привыкла к моему безумному графику поездок. Мы часто не разговаривали по несколько недель. Я могла бы выдать ей ту же байку про поиски матери, но знала, что если она меня услышит, то поймет – что-то не так, а я не готова была напропалую врать лучшей подруге.

Я показала Эмме Уиллис-тауэр, хотя до сих пор называла это здание Сирс-тауэр[2], и Центр Джона Хэнкока. Рассказала ей про Миллениум-парк, новый парк Мэгги Дейли и открытый каток. Чикаго был одним из моих любимых рынков для «КУРСа». Последние несколько лет я часто ездила сюда по работе, и город никогда не надоедал.

– Мы можем поехать в тот парк? Прямо сейчас? Пожалуйста.

При мысли о поиске места для парковки и возможности потерять Эмму в море детей я немного забеспокоилась. В этом городе нужно было всегда быть уверенной, что она держит меня за руку и смотрит по сторонам, прежде чем перейти улицу.

За последний месяц девочка провела в машине, возможно, больше времени, чем за всю жизнь. Я чувствовала себя виноватой. Ей нужно бегать и прыгать, разминать ноги, изучать окрестности и ни о чем не думать, только играть с другими детьми.

– А знаешь что? Давай. Почему бы и нет?

Я знала, как добраться до центра, но понятия не имела, где припарковаться. Мы медленно ползли в вечерней пробке, и я расслабилась среди океана людей без лиц, сама став невидимкой.

Мы нашли место для парковки в пяти кварталах от парка, с непомерной почасовой оплатой. Я вытащила из сумки свитер и помогла Эмме одеться. Я корила себя за то, что не припасла толстовку с капюшоном, но Эмма заверила, что беспокоиться не о чем.

– Почему здесь так холодно летом?

Я взяла ее за руку, и мы пошли к озеру, ветер покусывал щеки и ерошил волосы.

– В Чикаго иногда становится очень холодно ни с того ни с сего.

– И такой ветер, – сказала она, и я наклонилась, чтобы расслышать тонкий голосок посреди шума.

От нее пахло яблоками. В последнее время после еды она любила спрашивать, чем пахнет у нее изо рта.

Я кивнула.

– В Чикаго всегда ветер. Ты знаешь, почему его называют Ветреный город?

– Потому что здесь ветрено?

– Я тоже так думала! Но на самом деле потому, что здесь жили нехорошие, ветреные люди, то есть…

– Как это – ветреные?

– Это просто такое выражение, вроде «дождь льет как из ведра».

– Но дождь не льется из ведра.

– Конечно. Так и эти нехорошие люди. Они много лгали и предавали, вот за городом и закрепилось такое прозвище.

– А здесь бывают торнадо?

– Только не в городе. Здесь слишком много домов.

– А землетрясения?

– Насколько я знаю, нет.

Я взъерошила ей волосы, надеясь прогнать дурные мысли.

Мы шли по Мичиган-авеню, и я улыбалась. Так приятно было снова находиться в городе, а не в глуши. Я наслаждалась болтовней прохожих, шумом проезжающих автобусов и такси, плывущих в потоке машин.

Мы подождали на пешеходном переходе и шагнули на мостовую вместе с толпой местных жителей и туристов. В сотне шагов впереди я различила блеск гигантской серебристой фасолины и показала ее Эмме.

– Это настоящая фасоль? Ее можно есть?

– Можем попробовать! – сказала я, и мы поспешили вперед, крепко взявшись за руки.

Я ее не потеряю.

Эмма протиснулась сквозь группку детей, встала перед скульптурой и тут же выпустила мою руку. Я старалась сохранять спокойствие и не выпускать ее из вида, пока она смотрела на собственное отражение в огромной металлической поверхности. Эмма прижала пальцы к металлу, словно хотела обнять скульптуру.

– Ты тоже попробуй, Сара!

Я тоже положила ладони на блестящую поверхность. Наши увеличенные и искаженные отражения плясали в вечернем свете.

– Мы великаны! – взвизгнула она.

Мы неспешно отправились в парк Мэгги Дейли и перешли улицу по изгибающемуся мостику.

– Совсем как змея, Сара! Смотри!

Она побежала вперед, к самому краю. Внизу мчались машины. Я положила руки ей на бедра, глядя на змееподобную металлическую дорожку, соединяющую парк с городскими кварталами.

– Видишь озеро? Это озеро Мичиган.

Впереди, за Лейкшор-драйв, мерцала зеленовато-синяя вода с сотнями шныряющих по ней лодок с пассажирами, борющимися за местечко под летним солнцем.

– Парк! Вон он!

Эмма пустилась бежать. Я потрусила за ней, мы преодолели последние несколько шагов по изогнутому мосту и оказались в парке.

На горизонте замаячили лодки, сети, веревочные лестницы, большие качели, мосты и огромные стальные горки. Вокруг этой части парка змеилась лента катка, дети визжали и кричали, карабкаясь на деревянные башни, соединенные веревочными мостиками. Цветные резиновые маты пружинили под ногами, как губка. Повсюду, куда ни кинь взгляд, высились небоскребы из сверкающего стекла.

– Ух ты! – воскликнула Эмма.

Она уже собралась куда-то умчаться, но я схватила ее за плечи.

– Эмма, ты должна оставаться там, где мне тебя видно, понятно? Здесь очень легко потеряться.

Она кивнула, мысленно уже находясь там, в этом рукотворном раю.

– А с горки мне можно съехать?