Не девушка, а крем-брюле

– Это судьба! – обрадовалась тогда Галина Семеновна и отправилась инспектировать временную жилплощадь молодых супругов на предмет готовности к появлению младенца. Осмотром старшая Ладова оказалась довольна, привела Гульку в пример своей дочери и через неделю после визита, когда Гульке пришло время рожать, сама вызвала ей «Скорую», от волнения продиктовав собственный адрес. – Теперь нас осталось только двое, – с грустью поведала Василисе приехавшая из Москвы на зимние каникулы в родной город Юлька перед тем, как отправиться с визитом к молодой мамаше. Но ровно через пятнадцать минут, проведенных рядом с громкоголосой копией Бектимирова, безапелляционно заявила подругам:

– Здо́рово, девчонки! Нас теперь четверо.

– И это не предел! – заверила Хазову Гулька, которой не было еще и двадцати.

В том, что Бектимировы возьмут курс на размножение, Василиса была уверена. Для этого не нужно быть провидицей, достаточно просто побыть несколько минут в атмосфере бушующих между супругами страстей, в сущности недоступных ни ей, ни Хазовой, которая после злосчастного июньского выпускного словно поставила крест на общественной жизни и превратилась в сухонького сверчка, вгрызающегося в книжные корки. Она даже свою знаменитую челку тогда обрезала, чтобы не заслоняла книжную мудрость от внимательных глаз.

– Неужели тебе не хочется любить? – пытала ее романтично настроенная Василиса, скользя взглядом по присутствующим в классе молодым людям.

– Этих? – уточняла, на секунду оторвавшись от учебника, Юлька и, не дождавшись ответа, отрицательно качала головой.

– Этих мне тоже не хочется, – соглашалась с ней Ладова и переводила взгляд на большие окна, за которыми виднелся школьный стадион, по дорожкам которого чинно передвигалась команда молодых мамаш с разноцветными колясками.

– Ты скоро дематериализуешься, – предупредил дочь Андрей Александрович, встревоженный тем, что та практически не выходит из дома, плохо ест, плохо спит, бледнеет и чахнет по непонятной для отца причине.

– Что с тобой? – бил тревогу старший Хазов. – Это ты из-за Сергея так расстраиваешься?

И хитрая Юлька с готовностью подтверждала отцовские подозрения, лишь бы не называть подлинной причины: «Из-за тебя». Дочь Андрея Александровича утопала в разраставшемся чувстве вины: она жила с ощущением, что «заедает» отцовскую жизнь, напоминая ему о матери.

– Может, не стоит так убиваться? – робко интересовалась Василиса, с жалостью глядя на заморенную Хазову. – Ну не поступишь ты в это свое МГИМО, чего случится?

– Поступлю, – стискивала зубы Юлька и терзала репетиторов коварными вопросами, которые ставили в тупик профессионалов, но с легкостью предлагались шестнадцати-семнадцатилетним соискателям знаменитым Вяземским в программе «Умники и умницы».

– Вот увидишь, – ворчала Гулька. – Сдохнет, но поступит.

– Не уверена, что место на кладбище стоит так дорого, – пожимала плечами Ладова и продолжала наблюдать за Хазовой.

Зато когда Василиса разглядела Юлькину физиономию в телевизоре, она впервые задумалась о том, что в поговорке «Человек сам кузнец своего счастья» все-таки есть определенный смысл. Сказать по отношению к Хазовой: «Судьба такая», – язык как-то не поворачивался. «Это не судьба такая, это Юлька такая!» – провозгласила Ладова и вместо школы потащилась на железнодорожный вокзал встречать подругу.

Хазова выскочила из вагона и повисла у Василисы на груди со словами: «Я же тебе говорила!» Ладова в ответ промолчала, взяла Юлькины руки в свои, зачем-то встряхнула и заплакала.

– Ты чего? – обалдела Хазова и ткнулась Василисе в живот, рискуя остаться без глаза, потому что ленивая Ладова вместо того, чтобы пришить к пальто пуговицу, приколола к нему декоративную булавку.

– Дура ты, Юлька, – понесла какую-то околесицу Василиса, а потом остановилась на полуслове и призналась: – Не хочу, чтобы ты уезжала.

– Поехали со мной, – взяла ее под руку Хазова и потащила прочь с перрона к стоянке машин, где терпеливо поджидал ее отцовский водитель.

– Куда-а-а-а? – удивилась Ладова. – В Москву? А с Гулькой кто останется?

– С Гулькой останется муж, – напомнила подруге Хазова и распахнула перед Василисой дверцу машины. – Садись. Меньше всего сейчас тебе надо о Гульке думать, со своей жизнью надо определяться.

Вот с этим у Ладовой дело обстояло труднее всего. С одной стороны, ей хотелось так же, как и Юльке, уехать из города, например, в ту же Москву (всего-то десять часов ходу), с другой – она не хотела ничего делать для того, чтобы это состоялось.

– Просто у тебя нет цели, – легко определила Хазова Василисину проблему и снисходительно посмотрела на подругу: – Для чего ты живешь?

– Ну… – растерялась Ладова, – я не знаю.

– Вот именно, – усмехнулась Юлька. – А я знаю.

– И для чего? – задала ей тогда вопрос Василиса, ожидая услышать в ответ типично хазовское: «Профессионализм», «Карьера», «Высокий уровень жизни». Но вместо этого прозвучала фраза, резанувшая Ладовой ухо:

– Хочу научиться быть счастливой по-настоящему, сама по себе.

– А МГИМО здесь при чем?