Не дай мне упасть

Он протянул руку, твердую, но теплую, и положил ее мне на плечо. Отец прошел сквозь стену, растопил насквозь слои брони, погрузился в мою покрытую чернилами кожу, и коснулся моих костей.

– Я вижу тебя, Тео. Я тебя вижу. Если Джона был тем клеем, что держал нас вместе, то ты – та скала, к которой мы прислонились спиной. Я горжусь тобой. – Его подбородок задрожал, голос надломился. – Я очень горжусь, что ты мой сын.

Его рука скользнула по моему затылку, и его лоб прижался к моему. Мы не плакали. Мы вздохнули общим, дрожащим вздохом, когда двадцать лет отпустили мое сердце.

Папа хлопнул меня по плечу и откашлялся.

– Теперь отставим разговоры, – заявил он, – давай сделаем это. Сделай это, пока я не струсил, как любят говорить дети.

Он ждал, пока я сидел в своем кресле на колесиках за столом и переносил свое имя и имя Джоны на трафаретную бумагу. Смотрел на меня, пока я вставлял иглу в татуировочную машину.

– Будет больно, правда? Возможно, сегодня я набью только одно имя.

– Ты справишься, – проговорил я, ухмыляясь, и положил его руку на подлокотник кресла. – Ну что, готов?

– Готов.

Как только я занес иглу над его кожей, он положил руку на мою.

– Подожди.

Я поднял голову.

– Да?

Отец улыбнулся и погладил меня по щеке. Он не делал этого с тех пор, как я был ребенком.

– Сначала напиши свое имя.

– Господи, папа, ты меня убиваешь.

Я рассмеялся, и мне пришлось вдохнуть и медленно выдохнуть, чтобы унять дрожь. Я склонил голову над его рукой, держа ее мягко, но крепко. Пистолет зажужжал. Игла начала действовать. Я наблюдал, словно издалека, как мое имя появляется на его коже, навсегда запечатленное там черными чернилами.

Затем имя Джоны появилось под моими руками, сбоку и над моим именем. Когда закончил, я поднял зеркало, чтобы показать ему работу.

– Смотри. Ты сильнее, чем думал.

Он уставился на имена своих сыновей, написанные выбранным шрифтом.

Это была одна из лучших тату, которые я когда-либо набивал на теле.

Мой брат и я на теле нашего отца.

Навсегда.

Отец смотрел на работу слишком долго, и его лицо оставалось непроницаемым.

«Он ее ненавидит. Он ненавидит, что я сделал это с ним, и теперь уже слишком поздно. Теперь это навсегда».

Я потер затылок.

– Ну что?

– Это прекрасно, – хрипло произнес папа. Он посмотрел на отражение, и слезы навернулись ему на глаза. Он кашлянул и бросил на меня суровый взгляд. – Но жжет, как сволочь.

Я ответил ему тем же взглядом.

– Хорошо.

Его глаза расширились. Мгновение отец смотрел на меня, разинув рот. Затем у него вырвался громкий смех, теплый и сочный, заполняя всю мою студию и все свободное место в ней.

Эпилог II Кейси

Три года спустя

Погода в Питтсбурге в конце августа стояла жаркая и влажная. Я почувствовала, как влажность обволакивает меня в ту же секунду, как я вытащила свое тело на шестом месяце беременности из арендованной машины на задней стоянке Университетского Центра «Карнеги-Меллона». Тео отстегнул нашу четырнадцатимесячную дочь от заднего сиденья машины.

– Коляска? – спросила я.

– Нет, я ее сам понесу.

Тео не любил пользоваться коляской, предпочитая держать Фрэнни на руках как можно дольше. Обычно он устраивал ее на сгибе руки, и его татуировки резко выделялись на фоне плюшевых штанов, которые нам прислала мама. Она посылала что-нибудь для малышки, по крайней мере, раз в месяц. Через внучку она медленно возвращалась ко мне. Мало-помалу, день за днем.

Мы прогулялись по кампусу «Карнеги-Меллон». Летом на пешеходных дорожках меньше народу. Только несколько студентов пересекли наш путь, когда мы шли в Университетский Центр.

Миновав небольшую дубовую рощу, ветви которой затеняли маленькие кованые столы и стулья, я улыбнулась, как всегда, когда видела табличку с названием рощи: Legacy Plaza. Тео встретился со мной взглядом и тоже улыбнулся.

Иногда непросто поверить в совпадения.

Фрэнни с легким любопытством, не спеша, оглянулась вокруг. Ее светло-карие глаза – такие же, как у отца, – поймали белку, карабкающуюся по стволу дерева, и от восторга, она прижала пухлый кулачок ко рту. Волосы – каштановые и вьющиеся, как у дяди, – упали на лицо, еще больше его округляя. Она спокойный, счастливый ребенок, почти никогда не суетится. Я могу сосчитать по пальцам одной руки моменты, когда у нее случались срывы. Интересно, помнит ли она нашу прошлогоднюю поездку сюда?

Ей было всего несколько месяцев, и все же мне нравится думать, что она все понимала.

Атриум внутри Университетского Центра открывал вид на инсталляцию. Буйство красок и света в льющихся из окон солнечных лучах. Каждый кусочек стекла освещался: водопад, морская фауна и пылающее солнце, висящее над головой.

– Это сделал твой дядя Джона, – сообщила я Фрэнни.

– Красиво! Красиво! – с горящим взглядом пролепетала она.