Назад дороги нет

В окно замечаю подъехавший тёмно-серый автомобиль с шашечками на крыше, ставлю стакан в мойку и иду в коридор. Молча обуваюсь, а Анна Михайловна, уйдя с головой в своё горе, не обращает на меня внимания. Несмотря ни на что, жалко её.

— Пойдёмте, машина приехала.

— Да, Витя, я иду.

Помогаю ей встать, и она бросает на меня благодарный взгляд.

Когда распахиваю дверь, замечаю парнишку в форменной футболке и папкой в руке. Курьер, чёрт возьми! Совсем забыл!

— Жданов Виктор Андреевич? — интересуется парень, сверяясь с документами.

У меня нет ни времени, ни желания расшаркиваться, потому рявкаю:

— Письмо привёз?

Вздрагивает и неуверенно кивает, протягивая мне бумаги. Ставлю роспись в нужном месте, и через мгновение становлюсь обладателем ценного груза, а парень исподтишка рассматривает мои татуировки. Делаю вид, что ничего не замечаю, и он в итоге убегает в сторону лифтов.

Кладу письмо в карман — чуть позже прочту, — ощутив напоследок что-то плотное внутри. Чего там Ася удумала? Мне дико хочется разорвать этот чёртов конверт и понять, что приготовила для меня валькирия, но пока что повременю. Сначала отвезу тёщу к моргу, а то ещё дубу даст от горя. Несмотря ни на что, Жанна была её дочерью. Уж я-то знаю, насколько невыносимо больно хоронить собственных детей, пусть и непутёвых.

Мы молчим, каждый по-своему переживая эту новость. Мне, лично, не верится, что Жанны нет во всех смыслах этого слова. Когда-то, сразу после смерти Яна, я неистово желал этой женщине смерти. Казалось несправедливым, что Ян лежит в земле, а мать, предавшая собственного сына, живёт и радуется. Потом ненависть утихла, сменившись вначале брезгливостью, а после и пустотой.

Называю адрес городского морга, а Анна Михайловна, будто в прострации, сворачивается клубочком на заднем сидении и следит невидящим взглядом за дорогой, пробегающей за окном.

Пару раз порываюсь достать письмо из кармана и прочесть его наконец, но останавливаюсь, потому что не хочу трясти своей личной жизнью перед чужими людьми. Потом, всё потом.

— Витя, спасибо тебе, — говорит бывшая тёща, когда таксист паркует машину у центрального входа в городской морг. За время поездки Анна Михайловна, кажется, полностью пришла себя, а во взгляде уже не сквозит отрешённость на грани помешательства. — Я постараюсь недолго.

— Не за что.

Она выходит, а я следом. Нужно покурить, потому что на душе как-то очень уж паршиво. Достаю сигареты из кармана и снова натыкаюсь на письмо, а ещё стакан этот проклятый так и не вытащил. Всё, надоело, нужно прочесть, потому что это на самом деле важно. Хоть новость о смерти Жанны и выбила из колеи, всё-таки маразма у меня ещё нет, знаю, кто мне на данном этапе жизни дорог.

Присаживаюсь на лавку, отрываю край конверта, и на колени падает какой-то продолговатый плоский предмет. Беру в руку, верчу и так, и эдак, но чёрт его знает, что это за херота. Когда замечаю две тонкие сиреневые полоски в круглом окошке, сердце, кажется, пропускает удар.

Чёрт...

Внутри конверта лежит свёрнутый в четыре раза листок бумаги. Вырванный из школьной тетрадки, размашисто исписанный с первой до последней строчки крупным почерком. Пока читаю, понимаю, что стою в шаге от того, чтобы умом тронуться.\

"Дорогой мой человек.

Вот сейчас перечла, и поняла, насколько старомодно это должно смотреться со стороны, но ты уж потерпи свою валькирию, я в последние дни не очень хорошо соображаю.

Ты знал, что я трусиха? Да, представь себе. Нет, нет, если ты вдруг собрался сейчас смеяться, то не нужно, я не шучу. Я трусиха. Потому смело можешь перестать называть меня валькирией, и можешь придумать мне какое-нибудь другое прозвище. Рохля, например. А что? Вполне годится.

Так вот... Я должна ведь лично сказать тебе о том, что у нас будет ребёнок, но вместо этого пишу пространное и путаное письмо, из которого ты, наверное, совсем ничего не понял.

В общем.

Я беременна.

Знаю, насколько эта тема для тебя сложная и болезненная, потому и говорю вот так, письмом. И да, я готова к тому, что ты не захочешь предавать память Яна. Не смогу тебя в этом винить, знай об этом, но...

Знай, какой бы ни была твоя реакция, я оставлю этого ребёнка. Он мой, я его выстрадала. Ясно?

Я буду тебя ждать сегодня в полдень, в нашем лесу. Ты меня понял? Ты вспомнил, где это? Очень на это надеюсь...

Но только знай: если приедешь, то я тебя уже не отпущу. Никогда. Потому подумай хорошенько сперва, нужно оно тебе или нет.

Твоя трусливая валькирия".

Перечитываю письмо в третий раз, вчитываясь в написанное. Ребёнок? У меня?