Навстречу ветрам

Никита говорит: «Но надо же и самому иметь хотя немножко личного счастья. Надо, чтобы ты любил и тебя любили. Тогда… Эх, трын-трава, тогда живешь совсем по-другому, все становится каким-то особенным…» «Что — все?» — улыбаясь, спрашивает Андрей. «Чудак ты! (Никита не мастер рассказывать о своих чувствах, но ему жаль друга: как можно не понимать такого?) Вот ты, например, лежишь сейчас на поляне, а лес шумит, шумит… Ты, наверно, скажешь: «Ну и что ж? Пускай себе шумит». Нет, брат… Он шумит, а я думаю: вдруг вот в эту самую минуту, далеко в Сибири, сидит на поляне моя Анка и слушает, как шумит лес… Тревожно у нее на душе и радостно. Знает: есть где-то Никита, самый близкий человек, такой близкий, что будто одно сердце на двоих, и тронешь это сердце там — сожмется оно вот здесь. Да… И думает Анка: «Услышал бы сейчас Никита, как шумят деревья, и вспомнил бы обо мне…» А я как раз и вспоминаю о ней! Почему? Чувствуем мы с ней одинаково, вот почему. Как это говорят: там аукнется, здесь откликнется… Не могу я рассказать об этом как следует, трын-трава, самому понимать надо».

Андрей потерся виском о голову Никиты:

— Немножко понимаю, друже. Вот кончится война…

Когда Андрей думает о том, что будет, когда кончится война, прошлое уже не кажется ему таким большим и незабываемым. Собственно говоря, жизнь только начинается! Впереди еще будет то личное, о чем говорит Никита. Будет много светлых дней, когда можно мечтать о грядущем без оговорок: «Если останусь жив, тогда…» Может быть, это лучше, что он сейчас один: над головой ведь не лес шумит. Чаще, куда как чаще, воют бомбы и свистят пули. Как переживет Анка, если Никита… Впрочем, на войне об этом не говорят и не думают. На войне можно любить, но нельзя думать о смерти… Это хотя и не закон, но очень мудрая логика. Логика человека, который любит жизнь… А кто ее не любит!

2

Да, кто ее не любит! Андрею казалось, что вот только теперь, когда никто не мог сказать с уверенностью, что и завтра он снова увидит и восход и закат солнца, каждый человек по-настоящему понял, как дорога для него жизнь, какими крепкими узами он связан с ней. Кто это сказал, что на войне притупляются чувства! Сколько бы Андрей ни размышлял над этим, он все больше и больше приходил к выводу: чувства не только не притупляются, наоборот, в них раскрываются самые лучшие черточки, делающие человека красивее. С какой, например, любовью, настоящей материнской заботой летчики относятся к механикам, сколько дружеского тепла в отношениях механиков к своим командирам!..

Пилотов транспортных самолетов «ЛИ-2» в воздушной армии называли одним словом: «ночники». Летчики-истребители, бомбардировщики, штурмовики почти никогда не видели их на аэродроме — ночью полк работал, днем у машин суетились только инженеры, техники, мотористы. Пилоты прилетали на заре, наскоро завтракали и, валясь с ног от усталости, шли спать. Воздух дрожал от гула моторов, земля дрожала от взрывов бомб, а механики входили в землянки на цыпочках, чтобы не разбудить своих командиров. Перед вечером из штаба полка приходил посыльный: пилотов вызывали для получения очередного задания. Обычно в это время у входа в землянку сидели механики, густо дымя махрой, шепотом переговаривались. Какими-то никому неведомыми путями они уже знали: сегодня лейтенант Степной повезет тол партизанам Белоруссии… Лейтенант Безденежный вылетает под Киев с группой парашютистов-подрывников… Капитан Булгаков получит задание на вылет к тарнопольским партизанам…

Машины стояли уже в полной готовности, и у механиков были свободные полчаса. Они сидели, разговаривали и… сторожили сон своих командиров. Вот подошел посыльный из штаба. Все, как по команде, отворачивают рукава комбинезонов и смотрят на часы: шестнадцать сорок пять. Пилоты могут спать еще пятнадцать минут. Посыльный говорит:

Приказано командирам кораблей срочно явиться в штаб.

Механики продолжают беседу, только дым от самокруток и трубок становится гуще. Посыльного не замечают. Он хочет пройти мимо механиков в землянку, но кто-то останавливает его рукой:

Чего толкаешь? Не видишь, люди сидят…

Никого я не толкаю. Мне надо вызвать летчиков в штаб…

Чшш! Чего кричишь? Нельзя потише, что ли? Сначала на часы погляди.

Посыльный смотрит на часы: шестнадцать пятьдесят. Он знает, что его пустят в землянку только в семнадцать. Ни секундой раньше. Ему остается присесть рядом с механиками, послушать, о чем они говорят. Интересно ведь, черт возьми, посидеть с людьми, которых так же, как летчиков, называют таинственным именем — «ночники». Может быть, сейчас кто-нибудь расскажет о полете в глубокий тыл врага, о воздушной схватке, о ночных голубых дорогах… Посыльный достает из кармана пачку «Казбека», угощает. Ого, «Казбек» — это здорово! Такие папиросы курят только генералы да посыльные. Через мгновение пачка оказывается пустой, во рту у каждого — папироса, в кармане у каждого — две («командир встанет, отдам»).

Старый воздушный волк механик Груздь знает, чем отблагодарить посыльного. Будто продолжая свой рассказ, он говорит: