Навстречу Нике

…Густые, вьющиеся волосы, если приглядеться, чуть свёрнутый на сторону нос, карие глаза. Не такие огромные, как у тебя, моей будущей дочки Никочки–Вероникочки, не большие, не маленькие. Смугловатый, худой, не очень высокий, но и не низкий. Что во мне еврейского, кроме фамилии? Да и фамилия, если перевести, неплохая – Красивая гора! А может быть, назло бывшим учителям и одноклассникам, мучившим меня в «образцовой» 135 школе, назло этому патологическому антисемиту, назло всем вокруг стать настоящим евреем? Выучить еврейский язык, прочитать все пыльные тома «Еврейской энциклопедии», которую я видел дома у того самого А. М., которого жду? Но ведь я пишу и думаю на русском языке, живу в России, в СССР. По сути я русский, и никакая сволочь не заставит меня от этого отказаться! Или взять псевдоним, как посоветовал недавно мой старший друг с орденами и нашивками за ранения.

…Вот и готов для тебя обед! А вот и вы с Женей. Оба румяные, весёлые.

Когда перед моими глазами оказался прилипший к кровавому куску говядины клочок газеты, к тому времени мною было написано несколько сот стихотворений, из которых, как выяснится вскоре, можно выбрать десяток–другой что–то обещающих. Но мне некому было их показать. И вот теперь в литературном объединении мы «по кругу», то есть по очереди, читаем свои стихи перед всякий раз новыми «мэтрами», членами Союза советских писателей. Их приглашает наш постоянный руководитель. (Страшный трус, скажу я тебе! Он вечно боится, чтобы кто–нибудь не прочёл чего–либо опасного, не ляпнул чего–нибудь лишнего. Часто лишает меня слова во время обсуждения стихов. Я, дурак, обижаюсь, не ведая, что через него Бог спасает меня от ареста.)

Именно здесь я знакомлюсь с колоритнейшим А. М., моим ровесником. Несколько лет назад он с родителями переехал из Одессы в столицу, и уже стал чемпионом Москвы по шахматам среди юношей. С пафосом, подвывая, читает стихи о море, девушках, о трубке, которую у него никто ни разу не видел: «Хрипящая, прокуренная, старая. Её давным–давно, и не иначе, как вырезал на счастье из чинары, неунывающий, отчайный неудачник…»

В тот памятный вечер, явившись за мной, чтобы отвести туда, где якобы можно разбогатеть, запросто, в течение десяти минут решает за меня все заданные на дом задачи, и мы отправляемся, как он любит выражаться, «в открытое море приключений».

Оказывается, оно находится совсем близко от моего дома – в ресторане «Метрополь», куда нас нехотя пропускает старик–швейцар в зелёной, шитой золотом ливрее. Раздевшись в гардеробе, мы спускаемся в подвал по широкой лестнице и попадаем в водоворот полупьяной толпы, вращающейся между бильярдными столами и буфетом, где продаются бутерброды с икрой, колбасой и сыром. А также водка и коньяк в разлив.

Бильярдистам у бильярдных столов тесно, некуда отвести руку с длинным, нацеленным в шар кием, чтобы сделать очередной удар. Они ругают вплотную обступающую их публику. Тут и там раздаётся сухой стук сталкивающихся между собой белых шаров, с треском влетают они в лузы.

Тут и там слышны загадочные возгласы: «Заказываю от двух бортов в правый угол!», «Кладу свояка в середину!»

На бильярдных столах играют в разные игры – в пирамиду, в американку. Какие–то знаменитые игроки. На вид – набриолиненные хлыщи. Они играют между собой на деньги. Как выясняется, на большие деньги.

Мой друг объясняет, что и на них самих играет, делает ставки толпа соглядатаев. Одновременно у всех в руках то появляются, то исчезают бумажные купюры…

От коловращенья бесчисленных лиц, мелькания смятых купюр, киёв, от спёртой атмосферы, пропитанной запахом водки, табачного дыма, начинает кружиться голова. Время от времени сюда, в этот ад спускаются по лестнице накрашенные женщины, и набриолиненные хлыщи поднимаются с ними наверх, в рай ресторана «Метрополь».

Я прислоняюсь спиной к стене и только теперь замечаю, что мой приятель куда–то делся. Попробуй представить себе своего папу с дымящейся папиросой в зубах, юного, только начавшего бриться, одного среди этой колышущейся толпы. Может быть, тебе покажется странным, я тогда думал о социализме.

Вспомнилось всего одно слово, которое шепнул мне в литературном объединении поэт–лейтенант. В руках у него оказалась газета с очерком и фотографией по поводу очередной годовщины со дня смерти Ленина.

На фотографии была изображена скамейка в Горках, где сидели Ленин и Сталин.

«Монтаж…» – тихо сказал этот бесстрашный человек. Ведь он толком не знал, кто я такой, можно ли мне доверять.

В ответ я поведал о создании «Устава» новой партии, о неотосланном письме Сталину. Теперь уже он был в шоке от моего бесстрашия. И моей глупости.

«А может быть, Сталин сам велел примонтировать себя к Ленину, обо всём знает? Знает, что в СССР никакой не социализм, о котором мечтали Ленин и Маяковский. Но если не социализм, так что же это такое?»

…Смуглый, коренастый, мой приятель, протискиваясь сквозь толпу, ведёт за собой какого–то измятого, полупьяного офицера, тоже с лейтенантскими погонами лётчика. На лице лейтенанта играет бессмысленная улыбочка.