Навстречу Нике

Самому мне эти истории изрядно надоели. Однажды вечером, когда все уснули, я оделся и вышел из душной спальни поглазеть на звёзды. Сидел на скамейке у клумбы с одуряюще пахнущими цветами и думал о назначенной на осень переэкзаменовке по математике, о том, что кончается вторая смена, а я ещё не открывал учебника.

— Ты почему не спишь? Что тут делаешь? – раздалось над ухом. – А ну, расскажи и мне какую–нибудь историю!

Это была пионервожатая. Полька. Агнесса Петришина. Молоденькая, лет восемнадцати, одетая в лёгкий сарафан и босоножки. Она опустилась рядом на скамью.

— Ну, чего молчишь? Рассказывай! – потрепала по кудрям. И внезапно пересела мне на колени. – Красивая у меня грудь?

Засмеялась, вскочила и ушла в темноту, что–то напевая.

Ошеломлённый, я тогда и представить не мог, что случившееся – грубое предвестье того, что совсем скоро, в начале третьей лагерной смены, меня постигнет самая настоящая первая любовь. Кажется, у всех она бывает неудачной. Иначе оставалась бы первой и последней. Но эта неудача непостижимым образом зажгла во мне тот самый свет, благодаря которому я постепенно пробился к людям, преодолел одиночество.

…В начале каждой смены наш физкультурник Ашот Степанович непременно устраивал поход на водохранилище, в конце смены проводил, как он выражался, «спартакьяду».

Ранним утром шли строем среди покрытых росой сосёнок, пели:

«Шагать осталось нам немного,
Вдали виднеется она –
Широкая дорога,
Родная сторона».

Ещё шла Великая Отечественная война. До её окончания оставался почти целый год.

«Я уходил вчера в поход,
В далёкие края,
Платком взмахнула у ворот
Моя любимая».

Этим песням нас научил всё тот же Ашот Степанович, недавний фронтовик с лицом, обезображенным взрывом. Правда, я не пел. Не до песен мне было, тащившемуся в самом конце колонны, не поспевающему за всеми. Идти приходилось довольно далеко, километров шесть. К концу похода я так уставал, что валился куда–нибудь на песчаный бугор, привалясь спиной к стволу сосны. Знал, что потом добреду до места нашего постоянного привала.

И вот, представь себе, от уходящей колонны отделяется фигурка, подбегает ко мне.

— Мальчик, что с вами случилось? Подвернулась нога? Вам помочь?

Солнце всходило над её головой. На ней был красный галстук, белая блузка, синяя юбочка. Это была девочка, возникшая прямо из книги «Тимур и его команда». Оказалось, и звали её так же, как ту героиню. Женя. Женя Кашинцева.

Я неуклюже поднялся. Она взяла меня за руку, и мы пошли догонять колонну.

Вечером после военной игры, футбола, волейбола, купанья и ужина на берегу был разожжён большой костёр. Пели хором и поодиночке. Читали стихи.

Освещаемая колеблющимися отблесками пламени, Женя читала наизусть чуть ли не целиком «Полтаву» Пушкина.

«Но близок, близок миг победы.
Ура! Мы ломим, гнутся шведы.
О славный час! О славный вид!
Ещё напор – и враг бежит!»

За несколько дней до похода я мельком видел, как к административному корпусу на легковом автомобиле привезли какую–то девочку. В столовой вожатые шептались о том, что на третью смену прибыла дочь первого секретаря Щербаковского райкома партии Москвы.

Теперь мне казалось, что солнце взошло и над моей жизнью. Просыпаясь каждое утро под пение лесных птиц, я был счастлив уже от того, что Женя есть на свете, что скоро, вот сейчас я увижу её на лагерной линейке. Этот вид счастья был сродни предвкушению встречи с морем. Так же, как море, Женя одинаково доброжелательно улыбалась всем в лагере. И я впервые познал ядовитые уколы ревности.

Однажды перед ужином, когда шофёр увёз на машине Женину маму, регулярно навещавшую её по воскресеньям, девочка подозвала меня к бараку, где размещалась девичья спальня, и показала открытку, на которой был изображен разноцветный салют на фоне кремлёвских башен.

— Смотри, эта открытка фантастическая. Мама сказала – светится в темноте!

Сумерки только начинались. Женя вынесла из спальни лёгкое летнее одеяло. Сидя на ступеньках барака, мы накрылись с головой.

О чудо! Разноцветные звёздочки салюта засветились–заискрились перед нами. Ярче всего пламенели красные звёзды на башнях.

И тут, влекомый неодолимой магнитной силой, я её поцеловал. В шею.

Опасное для здоровья фосфорное свечение продолжало разливаться в темноте. Об этом я, конечно, тогда не знал. Знал одно – у меня остановилось сердце.

Женя, как ни в чём не бывало, повернула ко мне голову и нанесла ответный поцелуй куда–то в область уха. Теперь сердце чуть не выпрыгнуло из груди.