Навстречу Нике

Конечно же, старичок ничего особенного не смог сообщить о великом писателе, кроме того, что тот тоже, как я, носил валенки. Толстой имел совершенно седую бороду, а шапочка у него была круглая, без ушей.

— Назвал своего прохиндея в честь его имени, – сказал служитель, берясь за ручку ведра с оттаявшей навагой. – Сжирает за утро сколько ни дашь.

— Это кто же?

— Морской лев.

Едва мы показались из дежурки, морской лев Лёва с шумом и брызгами вынырнул из обложенного потрескавшимся кафелем небольшого бассейна.

Служитель встал на край этого водоёма, где помимо Лёвы в изобилии плавали его какашки, автомобильная шина и детский мячик, поставил ведро рядом с собой и начал подбрасывать в воздух рыбку за рыбкой. Животное высоко выпрыгивало из воды, хватало на лету навагу, с грохотом плюхалось обратно, чтобы взвиться за новой порцией. Нет, это ластоногое ничем не было похоже на Толстого, зато оно оказалось копией другого лично знакомого мне писателя – Виктора Борисовича Шкловского! Круглая, безволосая голова, маленькие живые глазки, белые щетинистые усы.

Навага в ведре убывала. Мне тоже захотелось покормить Лёву. Кто знает, представится ли ещё когда–нибудь такой случай!

Смотритель передал мне ведро и вышел в дежурку.

Морской лев с восторгом принимал угощение из моих рук.

— Чай пить ещё будете? – крикнул старик.

Нагибаясь к ведру, чтобы взять одну из последних наваг, я замешкался, повернул голову в сторону дежурки, чтобы ответить. Мощный удар ластом сбросил меня в ледяную, вонючую воду.

В валенках, разом отяжелевшем пальто, шапке–ушанке я беспомощно отбивался от обрадовавшегося зверя. Конечно, ему было скучно торчать здесь в одиночестве. Он был явно настроен поиграть. Легко куснул меня за плечо. Ластом подтолкнул ко мне мячик.

Я заорал от страха. Служитель был уже тут как тут. Матерясь, махал в воздухе одной рыбиной, другой. Пока лев Лёва подпрыгивал за ними, я судорожно уцепился за скользкий край бассейна и ухитрился вылезти. С меня текло. Один валенок остался в воде.

Примерно через час, переодетый добрым служителем в другие валенки, стёганые брюки и куртку, я ехал в троллейбусе № 8 со свёрнутой в узел своей гнусно пахнущей одеждой… Вечером мама Белла заставила меня вынести всё это на помойку.

— Ника давно заснула, – говорит Марина, – и не узнала, как мог бесславно погибнуть её папа.

— Ничего! Прочтёт.

29

Я давно предчувствовал, что может наступить этот момент. Только что твоя ручка была в моей. Мы стояли у входа в загадочную, как пещера Алладина, лавочку пряностей, увешанную гирляндами разнообразных тропических перцев, пучками высохших растений, длинными бусами из похожих на орехи невиданных плодов. Мне захотелось их потрогать.

И вот тебя нет рядом.

Марина сейчас где–то на противоположной стороне этого расположенного чуть ли не среди пустыни «Грин шоп центра», выбирает в одном из магазинчиков жилетку на память о Турции. Нам с тобой надоело ждать. Ты потянула меня за руку, и мы пошли по кругу широким плиточным тротуаром мимо открытых дверей магазинов и лавочек с зеркально сверкающими витринами, набитыми напоказ всякой всячиной, вовсе не нужной для существования, к которому я привык. Дразнящий запах пряностей потянул меня сюда…

Тебя нет ни там, ни вокруг. Не видно и в зелёном оазисе, скрывающем рыбный ресторанчик у фонтана, куда мы хотели зайти напоследок, ведь завтра – всё, уезжаем.

Словно не было тебя. Мечусь, заглядываю в двери магазинов, зову. В голове мелькают кадры московской телехроники: обезумевшее лицо матери, у которой украли из коляски грудного ребёнка, трёхлетняя Нина, вырванная из лап содержателей притона развратников, близнецы – братик и сестричка, в качестве заложников прикованные наручниками к батарее отопления…

Вроде, и народа–то почти никого. Некому её было красть! Пусто! Из–за банкротства страны туристы из России почти перестали прибывать, продавцы, как сонные мухи укрываются от жгучего солнца в тени навесов у своих заведений, играют в нарды, пьют чай. Словно назло, ни одного полицейского.

— Ника! Никочка!

Вдруг из дверей одной из лавочек выскакивает какой–то парень, бросается ко мне, спрашивает по–русски:

— Что случилось? Здравствуйте.

— Дочка! У меня дочка пропала! Только что!

— Я Исмаил. Из Чечни. Помните, на пляже? Когда её видели в последний раз?

— Минут десять назад у лавки пряностей.

— Стойте здесь. Никуда не ходите.

Я вижу, как он бежит к лавке пряностей, затем заскакивает в соседнюю, высовывается из–за открытой двери, машет рукой:

— Идите сюда!

Ноги мои делаются ватными, всё же я иду, бегу.

…Ты сидишь на корточках возле лежащей на циновке кошки с котятами, гладишь их.

— Папочка Володичка, я тоже хочу такого котёнка!

Исмаил что–то говорит по–турецки бородатому продавцу, тот вытаскивает из глубины помещения, увешанного кожаными сумками и куртками, пластиковое кресло, выносит его на воздух к столику под тень тента.

— Отдохните, – говорит Исмаил. – Она всё время была здесь. Дети любят зверей.