Навстречу Нике

За годы, что я здесь не был, кафе изменилось. Столиков стало больше. Исчез диван между стойкой бара и дверью, на котором, насосавшись коньяка, любил спать лилипутик с галстуком–бабочкой под подбородком. Женьку в своё время страшно интересовал этот загадочный персонаж.

Дина покуривала, напряжённо улыбалась, смотрела в упор, словно знала обо мне что–то, чего я знать не мог.

— Что вы делаете здесь? Туристка?

— Не совсем. Я американский гид с русским языком. Была в России с группами четыре, или, нет, пять раз.

— Понятно. Третьяковка, Суздаль, Золотое кольцо, Ленинград…

— Это так, иногда. Для заработка. Я – актриса в Бродвее, да? – и тут она так улыбнулась, что стало видно – действительно актриса, красавица.

— Согрелись?

— Да. Хотите «Мальборо»?

— Спасибо. Никогда не пробовал.

Дина щёлкнула зажигалкой, дала прикурить. Официантка принесла заказанное, откупорила бутылку, разлила в бокалы на тонких ножках тёмно–красное вино.

— Ваше здоровье! За встречу.

— Один момент! – ножом и вилкой она ловко переложила из маленькой горячей сковородки на тарелку пышный овал омлета, по–матерински заботливо придвинула ко мне, и я увидел – запястья обеих её рук перечёркнуты косыми шрамами. Там, где вены.

— Немножко голодный, да? – она сначала пригубила вино, затем чокнулась, выпила до конца. – Скажите, вы всё так же?

— В каком смысле? – я доел омлет, тоже допил свой бокал.

— Джим много говорил о вас. Как вам трудно издавать стихи, не хотят снимать кино по вашим сценариям, да?

— Предположим, – отозвался я. Почему–то ненужным показалось делиться с ней тем, что как раз теперь я стою перед новым поворотом жизни, когда ни литературные, ни кинематографические страсти не страшат…

Ладонь, всё такая же холодная, ледяная внезапно легла на мою руку.

— Владимир! Вы напишете для меня пьесу, да? Никогда не писали сценарий для театра?

С изумлением смотрел я на это существо из другого мира… Самое интересное, что с тех пор, как были получены и опубликованы снимки обратной стороны Луны, у меня из головы не шла мысль о пьесе, в которой была бы показана обычно невидимая сторона существования каждого, может быть, самая главная…

— Это всё Женька–Джим придумал?

— Напишите пьесу. Джим – антрепренёр нашей труппы. Теперь у него свой дом в Нью–Джерси, автомобиль, нет проблем, понимаете? Вы напишете пьесу, и обязательно роль для меня, да? Я целый сезон играла Офелию, другой сезон – в пьесе О’Нила. Владимир, это стопроцентная идея!

— У вас там своих пьес мало? – мне было лестно. Вино ударило в голову.

— Очень нужна пьеса из советской жизни. Написанная здесь. Понимаете? Он хочет вас спасти, – торопливо продолжала Дина, сжимая длинными пальцами мою ладонь. – Вижу вас и верю – получится, будет аншлаг, деньги. Приедете, и всё будет вам готово, да?

— Как это приеду? – свободной рукой я наливал вино в бокалы. Врата раскрывались всё шире…

— Просто. В сентябре снова буду тут с группой. Возьму пьесу. А потом приеду ещё, вступим в брак. Фиктивный, не бойтесь! И улетим уже двое, да?

— Блестящая перспектива, – вспомнилось, как перед самым отъездом Жени мы с ним ночами читали у меня «Архипелаг ГУЛАГ», постранично снятый на непокорную, вырывающуюся из рук, фотоплёнку.

— Я вам не подхожу? – она подняла бокал на уровень глаз,

— Дина, приоткроем невидимую сторону… Почему вы несчастны?

Она медленно пила вино. А я не мог отвести взгляда от крестообразных шрамов на запястье её руки.

— В самом деле не подхожу? – голос Дины дрогнул. – Почему так спросили?

— Увидел вот эти шрамы на ваших руках…

Лицо Дины сморщилось. Стало видно, какой она будет в старости.

— У меня студия – сорок метров. Окно во всю стену. Был бойфренд, жили пополам. Красивый мальчик. Большой эгоист. Один раз прервались гастроли, приехала вечером. А там другая женщина… Выгнала обоих. Потом резала себе руки. Было перед Рождеством.

— Простите меня, Дина.

— Если у нас с тобой будет ребёнок, не буду делать аборт, глотать таблетки. У нас всё будет хорошо, да?

Ошарашенный таким поворотом разговора, я спросил, чтобы сменить тему:

— Что вы видите, когда просыпаетесь?

— Что вижу? – она растерянно посмотрела на меня. – Наверное, штору… А за ней, с другой стороны залива статуя Свободы, правда. Тоже, как Джим, живу в Нью–Джерси.

— Дина, кофе остыл. Ешьте пирожные.

Но она схватилась за виски, стала быстро–быстро говорить, словно заклиная:

— У меня машина. «Дацун». Поедем во Фриско, Лос–Анджелес, куда захочешь. На Гавайи, всюду. Во Флориду. Везде.

— Говорят, у вас в Америке земляника не пахнет, дети не плачут, потому что в их питание добавляют снотворное, – жёстко сказал я, зная, что истерику можно прекратить холодностью.

…Подошла официантка, протянула счёт. И пока я расплачивался, получал сдачу, Дина сидела, закрыв лицо руками.

На выходе я помог ей надеть плащ, принял сумку у гардеробщика.

— Всё, что тут, передал Джим, – некстати сказала она.

Гардеробщик снова пристально поглядел на меня. И я подумал, что если зацепит КГБ, арестуют – это убьёт маму. Да и отца тоже.