Навстречу Нике

Наконец, отправился искать круглосуточно работающий буфет в надежде выпить кофе. Переходил из тамбура в тамбур, дёргал лязгающие двери и с отчаянием думал о том, что, наверное, сам ничего не знаю о жизни современной молодёжи, ничего не получится.

Буфет оказался полон тоже возвращавшихся домой артистов «Современника». С некоторыми я был уже знаком. По просьбе тогдашнего руководителя театра – Олега Ефремова написал стихотворение для идущего там спектакля «Взломщики тишины». Ефремов тоже был здесь. Обнялись, расцеловались.

Я стоял у стойки, пил свой кофе, глядел на азартно расправляющегося с водкой Высоцкого, на всю эту весёлую публику. Красавиц актрис, красавцев актёров. Моих ровесников.

Что–то внутри меня открылось, заныло, как старая рана.

Я вернулся в свой вагон, в своё купе, лёг на полку. «А если взять стержнем сюжета мою несчастную любовь? – думал я – Вспомнить как мы с ней ходили в тот же «Современник», в кафе «Молодёжное» на первые джазовые вечера, разрешённые властями, как меня вызывали в милицию на беседу со следователем КГБ, как я пытался работать на ЗИЛе у конвейера… Закружить вокруг этого сюжета хоровод лиц, судеб…»

Подсел к столику, достал блокнот.

…Гнилая зима стояла в Москве. Придя с занятий, дождавшись возвращающихся с работы родителей, снова проветривал я опустевшую к ночи коммунальную кухню, садился работать над заявкой. Но работа не шла.

Почти все мои знакомые переженились, нарожали детей. За зиму, проведённую в Крыму у Марии Степановны Волошиной, за три сухумских зимы я настолько привык к воле, что сама мысль о том, что придётся снова снимать комнату, таскаться в холоде и мраке по снеговой каше между ней и родным домом, приводила в отчаяние.

Среди ночи, пользуясь тем, что мама спала, повадился заходить в кухню отец.

— Всё сидишь, пишешь, – приговаривал он. – Когда же ты женишься? Неужели мне никогда не увидеть своих внуков?

Поэтому с радостью узнал я о том, что курсы посылают меня в подмосковный дом творчества «Болшево» на трёхнедельный семинар молодых кинематографистов.

«Ничего! – думал я, собирая в чемоданчик бумаги и вещи. – «Ленфильм» рано или поздно запустит сценарий о мальчике Валере, под заявку для Козинцева заключат договор. Получу много денег, вступлю в какой–нибудь жилищный кооператив. Обрету собственную квартиру, обустрою, как каюту на корабле. Вроде той, в которой жил индийский капитан…»

…Дом творчества находился среди жалкого парка. Усыпанные заледенелой листвой грязные дорожки вели к речке, загаженной мусором.

Зато внутри дома было тепло и чисто. Я получил отдельную комнату, можно было работать. Можно было не ходить в аудиторию на встречи с кинематографистами, на бесконечные дискуссии о том, отличается ли телевизионное кино от обычного, есть ли специфика.

Захваченный наконец–то двинувшейся работой, в паузах я спускался в подвал, где пристрастился играть на бильярде. Там почему–то всегда в одиночестве поджидал какого–нибудь партнёра большой, седеющий Сергей Бондарчук – знаменитый артист и кинорежиссёр.

— Что ж, приступим? – мрачно говорил он, берясь за кий. Снова и снова обыгрывал. А я, что называется, закусил удила. Рвался победить этого неразговорчивого человека, даже не удосужившегося узнать, как меня зовут.

Вечерами в просмотровом зале показывали по два фильма. Один обязательно советский, один зарубежный. Как правило, подбор их был неудачен, фильмы оказывались скучными, порой просто бездарными. Пробравшись в темноте к двери, я выскальзывал в коридор.

Однажды во время просмотра вслед за мной из зала вышел какой–то человек, окликнул:

— Извините, можно вас на минутку?

Я оглянулся. Это был один из немногих уважаемых мною режиссёров, чем–то похожий на помятого жизнью Светлова, Михаил Ромм.

Мы стояли одни в ярко освещённом коридоре.

— Часто замечаю, как вы сбегаете с просмотров, – сказал он. – Действительно, картины подбирает будто какой–нибудь пенсионер–вредитель… Куда вы так торопитесь?

— В бильярдную, – чистосердечно признался я. – Победить Бондарчука.

— Достойная цель! – с иронией сказал Ромм. – Как вы думаете, хотели режиссёры этих плохих фильмов, чтобы картины удались, были замечательными?

— Наверное.

— Так вот, дорогой мой, я, старик, терпеливо сижу в зале, смотрю, учусь на чужих просчётах… Чужой опыт, даже отрицательный – незаменимая школа. Нужно уметь видеть проколы режиссёрские, сценарные, актёрские…

В зал мы вернулись вместе.

А Бондарчука я всё–таки победил.

К концу пребывания в Болшево заявка была готова. В финале фильма по моему замыслу герою снился сон. Все персонажи должны были плавать в стеклянном аквариуме и не замечать, что оттуда сквозь дырку вытекала вода. Герой стоял рядом, заткнув дырку пальцем, и не мог броситься к телефону, по которому звонила и звонила находившаяся в беде любимая девушка.

Я действительно видел такой тревожный и страшный сон. До сих пор не могу до конца объяснить себе его символику.