Навстречу Нике

…На антресолях, среди непомерно разросшегося архива, который пора бы сжечь, да негде, хранится папка, где собраны напечатанные на бланках различных газет СССР отказы. Тоже свидетельство моей глупости. Жить на иждивении стареющих родителей не позволяла совесть. Внештатные заработки были ничтожны. Устроиться на работу в Москве оказалось для меня невозможным, несмотря на наличие диплома.

Рассылал запрос за запросом в областные газеты России, Украины, Прибалтики… «Свободных вакансий нет» – стандартно сообщалось в ответах.

Несколько стихотворений, напечатанных в журнале «Пионер», тощая, похожая на брошюру, книжечка стихов для детей – и всё, что удалось опубликовать к тому времени. Преимущество, о котором говорил Всеволод Иванов, иссякало. Шёл мне третий десяток лет…

Если раньше институт мучил бесконечными требованиями справки с места работы, то теперь того же требовала милиция.

Если человек где–нибудь не числился в штате, он считался отбросом общества, обретал позорный статус тунеядца. То, что я всё время писал стихи, начал сочинять рассказы, работой не считалось.

«Всё–таки почему ты не хочешь пойти в собес, получить инвалидность? – спрашивала мама. – Дадут пенсию, пусть маленькую. Пока мы с папой живы, прокормим. И милиция отстанет».

Но я не хотел сдаваться. Упрямо рассылал свои запросы в редакции.

Уже тогда смутно понимая, что нельзя идти против воли Провидения, я продолжал тешить себя тупой надеждой…

Моё жилище на улице Огарёва стало перекрестьем встреч молодых поэтов, просто приятелей. Ведь я жил рядом с Центральным телеграфом, в самом сердце Москвы. Удобное место, чтобы зайти, все равно – утром, днём или вечером, выпить чаю или кофе, коль удастся, перекусить у гостеприимного Файнберга. Зимой из–за опасности поскользнуться я всегда был дома.

Никому не было дела до того, что я может быть занят – пишу или читаю.

Многие тогда перезнакомились под моим кровом, потом уже встречались друг с другом сами по себе. В ту пору начали входить в обращение отвратительные, с моей точки зрения, слова: «тусоваться», «чувак», «чувиха», «лабух», «фарц», мода на узкие брючки…

Именно эту нахрапистую, бесцеремонную публику, псевдо–друзей я вывожу за скобки своего повествования. Большинство спилось, оказалось несостоятельными перед лицом будущего. Кое–кто преуспел, надулся чванством.

К тому времени рукописная книга моих стихов уже несколько лет пылилась в отделе поэзии издательства «Советский писатель». Её даже не отдавали на рецензирование, не было для меня места в планах на ближайшие годы…

Оставалось ездить в случайные командировки, посылать запросы.

И вот на свою голову я таки добился своего. Знакомый выпускник Литературного института, устроившийся в областную партийную газету города Курска, как–то в конце лета сообщил, что меня берут на скромную должность литературного сотрудника во вновь образованный печатный орган обкома комсомола – «Молодой коммунист»!

Довел маму до слёз. Даже отец был против. Но я тут же собрал чемодан, выехал в Курск.

За день я был оформлен на работу. В отдел агитации и пропаганды… К вечеру снял комнатку на окраинной улице у неразговорчивой, тощей старушки, имеющей садик, корову и кур.

Ночью я слышал, как в сарае за стеной избы корова звучно шлёпает свои лепёшки, обморочно вскрикивают куры.

И понял, что попался.

Неделю ездил автобусом в центр города на работу. Сеющие дождем низкие тучи задевали тусклые купола пузатого собора, возвышающегося над Курском.

После нудной службы сотрудники партийной и комсомольской газет ритуально ехали ужинать, то есть пьянствовать, в единственный приличный ресторан – на железнодорожном вокзале. Приобщили к компании и меня. Пил водку, слушал сплетни о романах с редакционными девицами, о ненавистном начальстве. Сальные анекдоты…

Противно было. Но ещё противней казалось тащиться в свою убогую комнатёнку с оконцем в промокший садик. «Ничего, – утешал я себя. – Погода наладится, буду по утрам делать зарядку, достану хоть какой–нибудь письменный стол, со временем переведусь в другой отдел, перестану ездить в ресторан».

В первое же воскресное утро я начал осуществлять свой план. Вышел на заднее крыльцо навстречу появившемуся солнцу.

Оно и стало свидетелем того, как Господь не вытерпел и, наконец, образумил меня, пресёк безумную затею…

Сбегая с крыльца в садик, я проломил здоровой ногой трухлявую ступеньку, свалился. До крови ободрал и вывихнул лодыжку. Она мгновенно распухла. Я дополз до рукомойника, намочил холодной водой полотенце, сделал компресс. На следующий день ко мне прислали врача, он вправил вывих. Но о том, чтобы в ближайшее время выйти на работу, и речи не было.

«Ты загнал себя на тупиковый путь», – будто сказал кто–то внутри меня.

Я расплатился со старушкой, собрал в чемодан вещи, кое–как доковылял до автобусной остановки, доехал до вокзала. Проводник подсадил в вагон ночного поезда.

Так окончилась эта авантюра.