Навсегда(Роман)

Через неделю Юстас вернулся обратно, рассеянный, задумчивый. За обедом он неожиданно с озабоченным видом спросил у Юлии, протянет ли она с хозяйственными расходами до пятнадцатого числа? Дело в том, что раньше пятнадцатого ему не выдадут первого жалованья.

Даже сейчас, когда целые сутки прошли, Юлия посмеивается, вспоминая об этом разговоре. Дотянуть до пятнадцатого? Да уж как-нибудь она, пожалуй, дотянет, если тянула, дожидаясь этого дня, добрый десяток лет…

Утро еще совсем раннее; даже гуси, как следует не проснувшись, не двигаются с места и, лениво разминаясь, пробуют расправлять крылья. Юлия выпускает из хлева корову, открывает ворота, все еще продолжая улыбаться своим мыслям…

…В то же самое время в домике над оврагом Аляна просыпается от бодрого погромыхивания медного умывальника во дворе. Не успев открыть глаза, она сквозь веки чувствует теплый розовый свет солнца, бьющего ярким косым лучом в ее каморку.

Она начинает моргать и с такой силой потягивается всем своим молодым, горячим после сна телом, что чуть не скатывается с узенького матрасика. Голова ее свешивается с края постели. Лежа на спине, она запрокидывает голову еще больше и видит в квадрате окна верхушку березы в ослепительно синем небе.

Береза недвижно стоит, облитая солнцем, и листья потихоньку шевелятся на ее ветках, точно тысячи маленьких рук, поворачиваясь зелеными ладошками вверх, радостно тянутся погреться в солнечном тепле.

Умывальник гремит вовсю, торопливо и весело. Так моется только Степан. Аляна лежит, запрокинув голову, слушает, вспоминает. Осторожно проводит тыльной стороной ладони по губам… Над ней вечно посмеивались, что губы у нее припухшие, точно она с кем-то целовалась. Ну вот, а теперь, кроме шуток, они, кажется, припухли. Вчера вечером под этой березой они со Степой, наверно, целый час стояли и целовались. И пока шли от березы к крыльцу, все время останавливались и целовались. И уже войдя в дом, у самого порога кухни, опять бросились друг к другу. Еще бы немножко, и они, споткнувшись о порог, так и влетели бы, обнявшись, в кухню, где сидели родители.

Сбросив простыню, Аляна соскакивает с постели, кое-как приглаживает растопыренными пальцами волосы, нетерпеливо натягивает старенькое домашнее платье и заглядывает в зеркальце.

— Ну хороша-а!.. — почти с ужасом восклицает она. Волосы растрепаны, завитки свалились в беспорядке на лоб, глаза сонные, хотя и веселые, кнопки спереди на платье застегнуты кое-как, через одну, губы определенно припухли!

Вид ужасный, она это понимает. Но, глядя в зеркало, она с удивлением замечает, что сегодня нравится себе. Это она-то, всегда считавшая себя чуть ли не уродом.

Степан появляется на кухне в рубахе навыпуск, растирая полотенцем шею, как раз в ту минуту, когда навстречу выходит из своей каморки Аляна. Увидев друг друга, они останавливаются в разных концах комнаты, позабыв даже поздороваться.

— Приглядите-ка за чайником, — говорит Жукаускас. — Вот-вот поспеет! — Набросив на плечо полотенце, он идет во двор, к умывальнику.

Степан и Аляна молча смотрят вслед, пока за ним не захлопывается дверь, и оба одновременно, как по команде, поворачивают головы к открытой двери комнаты Магдалэны. Магдалэна не может их видеть, но слышит, конечно, каждый шорох в кухне. По ее легкому покашливанию Аляна безошибочно определяет, что мать еще не встала и лежит в постели. После возвращения из больницы она поднимается последней в доме.

Значит, сейчас они одни. Всего на несколько минут, потому что старый мастер ни времени, ни воды не любит тратить на умывание.

Они смотрят друг на друга не отрываясь, стоя в разных углах, и так проходит минута или две. Старый мастер уже успел добраться до умывальника, и тот начал вяло погромыхивать.

Степан в своих тяжелых рабочих сапогах не может и шагу ступить, чтоб не услышала Магдалэна. Он стоит не шелохнувшись, точно ему подошвы к полу прибили. Аляна, неслышно ступая босыми ногами, перебегает комнату. Схватившись за руки, они второпях, легко, беззвучно целуют друг друга и замирают, встретившись губами.

Степан осторожно прижимает девушку к себе, и вдруг раздаются один за другим три одинаковых тугих звука: пак!.. пак!.. пак! Это отскочили, расстегнувшись, три верхние кнопки на платье.

Выгнув спину, Аляна откидывается назад, упираясь руками Степану в плечи, глядя ему в глаза — испуганно, настороженно, тревожно. Она знает, что платье на груди у нее совсем расстегнуто. Дурацкое, тесное, полудетское платье, из которого она выросла. И, вся замерев, она ждет, что будет дальше, готовая прочитать у него в глазах любую мгновенно мелькнувшую мысль, подметить малейшее, даже невольное движение. Достаточно ему сейчас опустить глаза, и она оттолкнет его, вырвется и никогда, быть может, не простит ему этого взгляда.