Навсегда(Роман)

Но вот, так или иначе, он помер и прибывает на тот свет. И сейчас его — в рай. Ну, рай, известно, там все поют псалмы, играют на арфах, молятся, даже закурить нельзя. А этот агент был не дурак выпить и повеселиться. Он думает: нет, тут тоже надо устраиваться своим умом. И слышит, где-то недалеко наяривает джаз. Он туда. Бар с вывеской «Ад». Все на месте: виски на столах, барышни в коротеньких юбочках отплясывают. Агент прямо затрясся от радости, просит, чтоб его туда устроили. Говорят, ладно, подписывайте контракт на три года. «А бессрочный можно?» — «Ладно, — ему говорят, — можно, подписывай». Он скорей подписывает, и служащий ведет его куда-то вниз. Джаза уже не слышно, и делается немножко жарко, и вот открывается дверь, а там такое уютное помещение, вроде чугунолитейного цеха, и самые обыкновенные черти работают в дыму, подсаживают вилами своих клиентов на горящие сковородки и в кипящие котлы… Сейчас же двое лохматых подхватывают нашего агента под ручки и тоже тащат его, а он поднимает крик, что не сюда подписывал, что он желает туда, где танцуют, а вовсе не на сковородку.

На крик прибегает пожилой такой сивый черт со своей большой ложкой с дырочками, которой снимают пену с бульона в котле, и говорит: «Ты самый большой осел, которого я помню за последние двадцать две с лишним тысячи лет. Ты столько времени проработал рекламным агентом в вербовочном бюро и не догадался, что у нас наверху, в баре, тоже только рекламное бюро, а вся работа идет тут, внизу…» Здорово?

Мастер даже не улыбнулся и с возрастающим беспокойством сказал:

— Лицо у тебя красное, и болтаешь ты без умолку, точно в лихорадке…

На пустыре снова ударили в рельс, и Станкус, ничего не ответив, оперся рукой о землю и тяжело поднялся. Со злым лицом он вернулся в мастерскую, подобрал с пола гаечный ключ и взялся за работу.

Мастер опять подошел и в нерешительности стал топтаться у него за спиной, проклятый.

— Честное слово, ты больной, — через минуту снова сказал он.

— Все в порядке, мастер, пожалуйста, все в порядке, — закипая злостью, молвил Станкус.

— Ничего не в порядке. Ну-ка сходи в амбулаторию, пусть тебя там доктор посмотрит. Слышишь?

Станкус обернулся и, бросив ключ на землю, с ненавистью поглядел в озабоченное лицо Жукаускаса.

— Нечестно так, мастер. Ей-богу, нечестно так поступать. Зачем вы сживаете меня? Какое вам дело до моего лица? Разве я отказываюсь выполнять работу? Я работаю, и оставьте меня в покое.

Ему сделалось совсем плохо, во рту пересохло, а на глаза как будто что-то тяжело давило изнутри. Он повернулся и пошел к выходу, с трудом волоча ноги. В дверях он, как на грех, зацепился плечом за косяк, пошатнулся и, понимая, что после этого спорить бессмысленно, обернулся и грубо сказал:

— Ладно! Я пойду к доку, и он подтвердит вам, что я могу работать. Вы кто такой? Вы мастер или док? Не за свое дело беретесь!

Он прошел мимо плотников, которые обтесывали бревна, и ему показалось отвратительным, что они делают еще больше щепок, от которых и так больно режет глаза на солнце. Он остановился и пробормотал, хотя ему казалось, что он громко и вызывающе крикнул:

— Эй, мастер! Полдня не забудьте оплатить! Чтоб не было никаких штучек.

Он много говорил и спорил в амбулатории, хотя ему было уже трудно сидеть на лавке прямо, и, сам переставая понимать, о чем спорит и чего добивается, смутно чувствовал, что дело плохо, совсем плохо: он попался, болезни не скрыть.

У него оказалась какая-то очень плохая температура, его куда-то вели под руки, и только после нескольких дней мутного бреда, путаницы и черных провалов полного забытья он пришел в себя, слабый и ко всему безразличный. Сказали, что у него было двухстороннее воспаление легких, но в ту минуту и это было ему безразлично и неинтересно, как и все на свете.

Глава семнадцатая

«Случится в твоей жизни чудо, и ты всплескиваешь руками, изумляешься и в радости и умилении без конца повторяешь: „Ну кто бы мог поверить, что со мной такое случится?“ И вот происходит второе чудо, и ты опять изумляешься, но чуточку поменьше. И вдруг, выглянув из окошка, ты видишь, как третье чудо входит к тебе во двор, ты смотришь на него из-под руки и спокойно говоришь: „Эге, да вот, кажись, и еще одно к нам жалует…“

Так говорила себе старая Юлия, сама поражаясь, до чего же легко привыкла она к событиям, изменившим вокруг всю жизнь.

Разве не чудом было посещение Матаса и Дорогина, гостей, которых ждали всю жизнь и которые явились, хотя и с двадцатилетним опозданием, а все-таки ведь явились!

А банковский зал, в котором она, глазам не веря, смотрела на десятки пар маленьких стоптанных башмачков, весело приплясывающих на блестящем паркете?

А потом?.. На велосипеде приехал из города посыльный. Профессора вызывали в Вильнюс. Все произошло так быстро, что никто не успел как следует приготовиться и поволноваться…