Навсегда, до конца

Явился он домой, не послав депеши; дом пребывал в унынии: хворал папенька, мучился ишиасом, ни горчичники, ни мушки не помогали, потогонные средства тоже. Сергей Ефремович исхудал, в свои сорок девять лет выглядел стариком и повел себя по-стариковски: не придирался, как бывало, не петушился, а каким-то отходящим голосом говорил: дескать, сынок, — никогда так не обращался раньше — тебе вот двадцать два скоро минет, мужчиною стал, но это еще не возмужание, оно придет к годам тридцати пяти, а еще через десяток лет окончательно жизненный опыт обретешь, больше уж ничего нового для себя не узнаешь, будут лишь подтверждения известного... К чему это папенька, Андрей не смекнул, но было ему жалко: худой, простреленный болями, хотелось его как-то приласкать, утешить, но Андрей этого делать не умел...

Ту же неумелость ощутил он, побывав у другого «старика» — Афанасьева. И он лежал в постели: схватило печень, отбитую когда-то в тюрьме. И кашлял вдобавок непрерывно, при каждом приступе кашля хватался за печень — там отдавалось болью. Но Бубнова не спроваживал и листовку, привезенную из Москвы, прочитал со всем тщанием.

«Пролита святая кровь тех, кто захотел добиться для народа хлеба и свободы. Эта кровь петербургских рабочих. Они хотели лично поговорить с царем о своих делах... Царь вместо себя выслал на площадь войска, напутствуя их словами: «Стреляйте в эту сволочь». Московские рабочие... выходите на улицу с оружием в руках... Помните, что в случае сильного движения в Москве к вам присоединятся рабочие Орехово-Зуева и Иваново-Вознесенска... Помните, что за вас вся интеллигенция, вся учащаяся молодежь, одним словом, за вас весь русский народ».

Неспроста выделили наш город особо, сказал Отец, есть к тому поводы...

И в самом деле, Иваново-Вознесенск, город и безуездный даже, в России занимал место особое, пожалуй исключительное.

В конце прошлого века в государстве жило 128 миллионов человек. Из них рабочих — около двух миллионов. Значит, примерно полтора процента. Запомним.

Сравним со столицей. Всего населения — 1267 тысяч. В том числе рабочих — 75 тысяч. Этак процентов шесть.

А Иваново-Вознесенск? Из 54 тысяч — 24 тысячи пролетариев. Чуть ли не половина.

Имеет значение такая цифирь? Безусловно. Да еще какое, думал Андрей.

Неспроста в прокламации Московского большевистского комитета говорилось о том, что иваново-вознесенцы поддержат вооруженное восстание или другие протесты.

Городской партийный центр 16 января собрал всех заводских и фабричных организаторов. Огласили только что подготовленную листовку:

«Товарищи! Петербургские рабочие проливают свою кровь за освобождение рабочего класса. Неужели вы, товарищи, будете молчать в такое время! Нет, вы пойдете за нами, социал-демократами». И снова требования восьмичасового рабочего дня, повышения заработной платы, создания комиссий от рабочих и хозяев для урегулирования взаимоотношений.

Бубнова листовка не удовлетворила. В обращении Петербургского комитета партии речь идет и о созыве Учредительного собрания, и о передаче власти в руки парламента, и об уравнении в гражданских правах всех сословий, и о гарантиях политических свобод, — а мы по-прежнему ограничиваемся только «борьбою за копейку». Забастовки на каждой фабрике проходят отдельно, а пора готовить всеобщую, как было в Питере, и готовить тщательно, не слишком торопиться, отдельные же выступления никакой пользы не дадут.

Это, пожалуй, верно, согласился Дунаев, невысокий, худой, рябоватый, с усиками в ниточку. Пять дней назад мы везде помитинговали, прокламацию отпечатали, чтобы поддержать питерцев, призвали бросить работу и «Долой самодержавие!» провозгласили, а кто откликнулся? Отбельщики у Зубкова, да и то не все, и опять — прибавки к жалованью просили... Зубков не лыком шит, видел, что смирно себя ведут, не требуют, а вроде бы просят покорнейше, вот он кукиш и показал, без масла даже. И что? Проглотили как миленькие, рукавом утерлись, на место пошли.

Чепуху городишь, прервал Уткин, железо куют, пока горячее, про питерский расстрел все знают, только и разговору, где ни прислушайся. Не получилось у Зубкова — надо поднимать у других. Прокламацию заново Химик составит, он у нас шибко грамотный (подколол-таки).

А я утверждаю, загорячился Андрей, что нет пока у нас для всеобщей политической стачки условий, либо сорвется, либо, повторяю, обернется прежним «экономизмом». Будем смотреть правде в глаза: текстильщики — не самый передовой отряд рабочего класса, прекрасно знаете сами, большинство рабочих — из деревни, много женщин, почти все неграмотные. И настоящей агитации мы не вели, я имею в виду агитацию политического характера.

В спор вступили другие: Лакин, Семенчиков, Икрянистова. Смотрели на Афанасьева — что скажет, его-то слово, пожалуй, решающее. А Отец помалкивал, сидя на лавке в красном углу (собрание проводили в избе у надежного человека), ломал для чего-то спички, складывал двумя кучками. Вертел самокрутки. Откашливался. И помалкивал.