Навсегда

Он натянул один сапог, взялся за второй, но тут же, крякнув с досады, шваркнул его об пол и с размаху опрокинул рюмку в рот. После этого он спохватился и спеша стал надевать второй сапог. Через минуту теплая постель, шоколад, коньяк — все осталось на своем месте, а комендант, подняв по тревоге свою убогую команду пожилых эрзац-солдат, чуть не бегом повел ее на площадь.

Там, выполняя полученный приказ, он тщательно расставил своих стариканов у всех переулков, выходящих на площадь, и затем стал прохаживаться взад и вперед, наблюдая за тем, что творится на площади.

Наглые, щегольски одетые эсэсовские подрывники, подъехав на машинах к стоявшему посреди площади старинному костелу, засветили электрические фонарики и вошли внутрь. Потом стали подъезжать машины с грузом. Ящики снимали и вносили в собор.

Лучи фонариков скользили по ступенькам бокового входа. Иногда видны были ноги солдат, осторожно переступавших боком, — очевидно, переносили что-то тяжелое. Больше разобрать ничего нельзя было. И так продолжалось всю ночь.

Комендант то исподтишка приглядывался, стараясь понять, что там происходит, то с равнодушным видом, заложив руки за спину, прохаживался, насвистывая. Пусть хоть его солдаты думают, что он в курсе дела, а не просто поставлен, как болван, охранять сам не зная что!

Конечно, он подозревал кое-что, хотя и сомневался. И вдруг все стало ясно. Случайно скользнувший луч карманного фонаря осветил продолговатое тело авиабомбы.

Ну и ну! Мало было всяких неприятностей и унижения для него в этом городишке! Теперь, вдобавок, значит, ему предстоит отсиживать положенные часы в своей канцелярии, в двух шагах от заминированного костела. Одной минуты покоя у него теперь не будет ни днем, ни ночью!..

Через день эсэсовский караул у собора сменили солдаты отходившей фронтовой части. Потом и эта часть ушла, и собор стали охранять солдаты одной из иностранных дивизий с необыкновенно пышным названием. Они равнодушно прохаживались по тротуару вокруг собора, охраняя все входы. Именно здесь они отлично годились в часовые, не зная языка народа, против которого воевали, так же как не знали языка страны, за которую воевали. Им и в голову не могло прийти, что в каменных подвалах собора, прямо у них под ногами, заложены ящики тола и бомбы.

В городе началась эвакуация, и с этого момента пошли в ход всякого рода списки, заготовленные заблаговременно. На рассвете людей поднимали с постелей и сгоняли небольшими партиями в костел.

Магдяле только тогда догадалась, что тоже состоит в каком-то списке, когда вместе с детьми оказалась на улице, под конвоем нервных, неуверенных и очень спешащих солдат.

В пустынном, сером от предутреннего света городе было тихо, слышался только звук шагов, — тяжелых, солдатских, со звякающими о камень железными подковами, легких женских и шаркающих старческих шагов и частая, заплетающаяся дробь мелких, детских, еле поспевающих за взрослыми.

Дочка Магдяле, Люне, ничего не понимая, зевала, почти засыпая на руках у матери; старшая — приемная девочка, Надя, бежала рядом, держась за пояс платья Магдяле.

Около дома фабриканта Малюнаса стояла большая парная телега, на которую были нагружены чемоданы и сундуки. Сам Малюнас с развевающимися полами зимнего пальто бестолково суетился вокруг телеги.

Две большие картины в золоченых рамах были прислонены к фонарному столбу. Какой-то старик, согнувшись в три погибели, вышел из подъезда с большим сундуком, и Малюнас бросился показывать ему, куда надо укладывать.

Ирэна в спортивной куртке и брюках вышла из подъезда с сахарницей в руках. Погладив по лбу лошадь, она поднесла ей на ладони кусок сахара. Лошадь потянулась губами, осторожно взяла сахар, и в этот момент Ирэна, подняв глаза, увидела Магдяле. Какое-то мгновение, пока Магдяле проходила мимо, они смотрели друг на друга.

«Я должна была бы, — мелькнуло в голове Ирэны, — сейчас легким движением руки остановить солдат и сказать: „Отпустите эту женщину!“ И красивый офицер, безнадежно в меня влюбленный, покорно склонив голову, выполнил бы приказание. А я бы снисходительно и горько улыбалась, когда Магдяле, вся в слезах, благословляла бы меня за спасение…»

В воображаемом кинофильме ее жизни это должно было произойти именно так… Но сейчас все происходящее вокруг вызывало в ней отвращение: позорная мужицкая телега, и муж, потеющий в зимнем пальто, и серое утро, и даже сам этот кинофильм, в который ей так и не удалось попасть…

Ирэна отвернулась, поставила сахарницу прямо на тротуар и с раздражением обтерла носовым платком ладонь, влажную от прикосновения лошадиных губ…

Через несколько минут Магдяле вместе с другими уже переступала порог костела. Как только их перестали торопить и подгонять, она опустила Люне на пол и повела за руку. Надя тут же вцепилась ей в другую руку.