Навсегда

Ядвига послушно пошла наверх и стала собирать вещи в узелок. Оняле неожиданно заревела во весь голос, вцепилась Юлии в юбку и объявила, что без нее не пойдет прятаться, не оставит хозяйку одну, потому что фашисты ее обязательно убьют.

Так они стояли и спорили посреди двора, когда к воротам подъехала еще одна машина, крытая брезентом.

Первым вылез из кузова красноносый фашистский солдат. Громко чихнув, он высморкался и, страдальчески моргая слезящимися глазами, сказал:

— Это не человеческий! Это какой-то собачий насморк! — И, протянув руку, принял от другого солдата канистру с бензином.

С носовым платком в одной руке и канистрой — в другой, он прошел через двор и остановился у колодца, осматриваясь.

На гвоздике, вбитом в сруб, висело ведро. Солдат протянул к нему руку, но вдруг сморщился, несколько раз подряд чихнул и, с сокрушенным видом покачав головой, снова высморкался, точно в трубу затрубил. Взяв ведро, он пошел к дому, у крыльца открыл канистру и стал переливать бензин.

Другой солдат, у которого в руках была короткая палка с паклей на конце, подошел и остановился около него в ожидании.

Когда весь бензин был перелит в канистру, солдат обмакнул палку в ведро, поболтал там, точно размешивая, и затем, вынув, аккуратно встряхнул.

Первый солдат вдруг закинул голову с полуоткрытым ртом и зажмуренными глазами, собираясь чихнуть, но как-то отдышался и, осторожно, чтобы не облиться, подняв ведро, вошел в дом.

Через минуту громко задребезжало окно в комнате рядом с кухней, и стекла посыпались на землю.

Солдат с насморком вышел из дома во двор с пустым ведром, подобрал на ходу канистру и пошел обратно к машине. Второй щелкнул зажигалкой и поднес ее к пакле, намоченной в бензине. Пакля разом вспыхнула, и тогда солдат подошел к разбитому окну и швырнул туда свой факел. Пламя большим языком вырвалось наружу, и в глубине дома что-то загудело и затрещало.

Первый солдат аккуратно повесил ведро на то место, откуда взял, и с канистрой в руках хотел было уже влезть в машину, когда на него опять накатило. Он зажмурился и чихнул раз пять подряд. В изнеможении вытирая нос мокрым платком, он громко сказал:

— Слоновый насморк!.. Проклятие какое-то!..

Юлия стояла окаменев, смотрела и слушала, как пламя гудело и урчало в доме, начиная свою работу.

Дом притих и замер, точно прислушиваясь к тому, что в нем делается. Легкий дымок курился из трубы: плита осталась непогашенной. Больше ее уже никто не будет растапливать. И старая дверь не заскрипит утром. И все, даже гвозди, вбитые в стены, все исчезнет, сгорит, не оставя за собою и следа.

Кто-то толкнул Юлию в спину: солдаты приказывали всем садиться в машину, где на грязных досках понурясь уже сидели какие-то люди. Машина качнулась и дернулась, разворачиваясь. Старый хутор, еще не тронутый огнем, стоял, залитый солнцем, среди зеленого луга, и только одно окно багрово пламенело от разгорающегося пожара.

По лугу медленно ползли белые пятнышки, гуси опять возвращались домой.

Глава двадцать первая

Фашистский комендант Ланкая вместе с его караульной командой совсем затерялись среди войсковых штабов отступающих войск и среди всяческих отрядов специального назначения. Целые дни комендант проводил в своем кабинете, не смея отлучиться из опасения, что его вызовет какой-нибудь старший начальник одной из непрерывно сменявшихся в городе боевых частей. Коменданту давно и страстно хотелось напиться до одурения, но он не смел и только накуривался до тошноты, часами глядя на проклятого мельхиорового орла на чернильнице, которого успел возненавидеть, точно врага.

Он жаждал одного, чтоб все это поскорее кончилось, чтобы пришел наконец вожделенный приказ эвакуироваться и чтоб его опять назначили комендантом куда-нибудь за тысячу километров от этого доживающего последние дни Ланкая.

Совершенно разбитый и подавленный, он вернулся поздно вечером на квартиру, вздрагивая от нервного озноба, разделся и лег в постель, поставив около себя бутылку французского коньяка и коробку шоколадных конфет.

«Будь что будет! — сказал он себе. — Сегодня напьюсь, и пусть всё идет к черту!»

Он налил большую рюмку, понюхал ее, протянул руку за шоколадкой, и в это время зазвонил телефон. Коменданта прямо-таки подбросило на постели от этого звонка, — вот до чего разгулялись нервы! Срывая с рычага трубку, он чуть не опрокинул бутылку.

Звонил начальник особой подрывной команды. И всего-то на один чин старше, а разговаривает, как фельдфебель с рядовым. Но ничего не поделаешь: это особые эсэсовские части, от них сильно попахивает гестапо.

Разговор был коротким. Едва положив трубку, комендант с вежливейшей улыбкой, еще оставшейся от разговора, торопливо влезал в брюки и яростно чертыхался.