Навеки вместе

Гетман не слыхал вопроса. Мыслями он был под Белой Церковью, откуда получил последнее тревожное известие: истекают кровью войска Речи Посполитой… Но стало известно, что в ближайшие дни король Ян-Казимир подпишет перемирие с Хмелем. Это будет кстати. Тогда развяжутся руки. Огнем и мечом пройдет он по Белой Руси до Орши и Полоцка и силой заставит хлопов любить и почитать господ своих…

— Что еще хотел? — нахмурился гетман.

— Выступать дозволь, ваша мость.

— Иди. И помни: не щадить ни мала, ни велика… Перемирие с Хмелем, а с ними — война.

Гетман Януш Радзивилл приподнял полы сюртука, сел в дермез и хлопнул дверцей.

Глава одиннадцатая

Ермола Велесницкий нашел Алексашку на опушке леса. Под старой олешиной он перематывал на ногах истертые влажные онучи. Подошел к нему и нехотя спросил:

— Не знаешь? Фоньку-то твоего…

Алексашка поднял голову. Тревожное предчувствие охватило сердце, и ему показалось, что оно вот-вот остановится.

— Как же так?.. — онуча вывалилась из ослабевших рук.

— Не знаешь, как рубят?.. — вздохнул Ермола.

— Веди, — попросил Ермолу.

Он шел следом за Велесницким к реке. Шли, обходя порубленных рейтар и казаков, и возле каждого Алексашка вздрагивал, думал — Фонька лежит.

Неподалеку от брода на пажухлой, вытоптанной конями траве лежал Фонька Драный Нос. Рядом сабля и шапка. Побелевшие руки раскинуты, на восковом лице ни кровинки. Показалось Алексашке, что шевелятся Фонькины губы. «У мертвого-то…» — подумал. Алексашка склонился над другом, сложил его руки на груди. И вдруг разжались губы, и слабый выдох шевельнул грудь. Алексашка отпрянул. Глаза у Фоньки приоткрылись.

— Воды! — догадался Алексашка и сам бросился к реке. Шапкой зачерпнул холодную воду и, расплескивая ее на бегу, примчался обратно.

— Зови казаков!

Ермола побежал за казаками. Те привалили целой толпой. Подняли Фоньку, понесли к лесу и положили возле костра. Фонька тихо стонал. Пришел Гаркуша, сурово посмотрел на казаков:

— Разглядеть не можете, где живые, где зошлые, леший вас дери! Неведомо, каких закапывали…

— Разве мы знали?!. — виновато оправдывались казаки. — Лежал нерухомо, руки раскинул…

— Водку неси! — приказал Гаркуша джуре.

Принесли водку. Гаркуша влил глоток в рот Фоньке. Казаки начали раздевать раненого, чтоб перевязать рану.

— Бери телегу и вези в деревню. Там бабы выходят, — сказал Гаркуша Алексашке. — У шляха деревня, а там спроси Марфу…

Алексашка собрался быстро. В телегу казаки положили сена, дали на дорогу вяленой медвежатины. Под сено Алексашка спрятал саблю и сразу же отправился в путь. Фонька был в беспамятстве. К вечеру подъехал к деревеньке у шляха. В хатах было пусто. По давно погасшим очагам, по заплесневевшей воде в кадках Алексашка заключил, что люди ушли давно.

Что делать теперь, он не знал. Собрался ехать дальше, но увидел старуху. Она осторожно выглядывала из-за угла покосившейся, вросшей в землю хаты. Алексашка обрадовался.

— Скажи, мати, в какой хате Марфу найти?

— Нечто одна Марфа? — после долгого молчания спросила старуха.

— А сколько их тут? Мне бы одну найти… Хворого привез.

— Кто послал тебя к Марфе? Или сам знаешь ее?

— Послали. Из леса…

Она заковыляла следом за Алексашкой, остановилась у телеги, рассматривая восковое лицо Фоньки.

— Я ж не подниму его.

— Сам подниму, мати. Куда нести?

— Повремени… — Старуха исчезла за хатой.

Ожидая ее, Алексашка задавал себе вопрос за вопросом: кто такая Марфа? Откуда знает ее Гаркуша? Раз послал к ней, значит, чем-то помогает она загону.

Вскоре старуха привела Марфу. Низкорослая, укрытая дырявым платком, она посмотрела мельком на Алексашку и сразу же направилась к телеге.

— Может, к тебе его? — спросила старуха. — Не ухожу его: глаза не зрят и руки ослабшие стали.

— Вези ко мне, — согласилась Марфа.

Алексашка повел коня к крайней хате. С Марфой внесли Фоньку и положили на полати. — Звать его как?

— Фонькой.

Марфа куда-то ходила. Пришла — темно на дворе стало. Зажгла лучину. Потом растопила печь и поставила греть воду. Когда вода закипела, запарила листья. Не разговаривала, ничего не спрашивала, словно Алексашки не было в хате. Сама повернула Фоньку на бок, прикладывая к ране примочки, напоила Фоньку отваром.

— Чего сидишь? Ложись, — обратилась наконец Марфа и к Алексашке.

Алексашка уже перед рассветом, обессиленный, задремал.

И привиделось ему, что вошел в хату высокий мужик в собольей шапке. А на плечах у него шуба. Поверх шубы парчовая накидка, расшитая золотыми и серебряными нитями. Трясется острая жидкая бороденка. В руках — посох.

— Ты кто? — спросил Алексашка.

— А разве ты не знаешь, дурья твоя голова, что я есть царь твой?

— Нешто ты царь? — удивился Алексашка. — Как же дозволил ты, чтоб в муках умирал раб твой, Фонька?

— Не помрет Фонька, — ответил царь. Он снял соболью шапку и надел на голову Фоньке. — А ты кто?

— Не узнал? — рассмеялся Алексашка. — Сказывают, ты бывал некогда в Полоцке.

— Бывал, — ответил царь. — А тебя не видывал.