Наваждение Монгола

Монгол, должно быть, сейчас стоит прямо за окном. Страшный. Высокий. Разыгралось воображение и начало казаться, что его тень падает на меня, опутывает тьмой.

Чувствую жгучий стыд, но одергиваю себя от этой мысли.

Вообще-то бандит здесь он, похитивший меня.

Бунтарский дух поднимается, и я вскидываю подбородок, не хочу доставлять Монголу лишнее удовольствие, гашу смятение, пусть кожа горит и полыхает. Я отбрасываю волосы движением головы. Разворачиваюсь и быстро выключаю свет, выхожу из кладовки. И да. Мысленно показываю определенный палец высокомерному дикарю.

 

– Так, иди накрой на стол в гостиной. Скоро садимся ужинать.

– Что?

Отставляю тарелку с салатом, который только что нарезала.

– Ты ведь услышала, что я сказала.

– Да… просто я не думала… я думала, что перекушу на кухне с вами.

Приподнимает бровь и понимающе кивает.

– Не хотела попадаться на глаза Гуну?

Прячу глаза. Я знаю, что мне предстоит еще огрести за свой проступок. Монгол не из тех мужчин, которые бросают слова на ветер. Он сказал, чтобы я не думала о побеге, а я его совершила. Греет душу разве что та мысль, что он грозился не спасать меня, но все же сжалился…

Выдыхаю тяжко.

– Если хозяин захочет тебя увидеть, Слава, он тебя найдет.

– Я понимаю.

– Так что на стол накрывать придется и даже поужинать. С хозяином. Ты ведь не хочешь голодной ходить?!

Опять вскидываю глаза.

– Я думала, с вами…

– Главное то, что думает Гун, а он дал четкие указания. Хозяин хочет, чтобы ты села с ним за стол как гостья. Не зли его просто. Так что иди, возьми тарелки и расставь. Как выйдешь, прямо по проходу, а затем налево.

Нехотя поднимаюсь. Беру тарелки со столешницы. Рассматриваю красивый орнамент. Даже в доме в самой глуши хозяин не поскупился на роскошь.

Почему-то вспыхивает злорадство, смотрю на тарелку и попутно думаю: не уронить ли ненароком.

Дуреха. Знаю.

Ценю чужой и свой труд, поэтому спокойно расставляю все необходимые приборы, затем блюда, салаты.

Ухожу с головой в процесс. Когда заканчиваю, выдыхаю.

Рассматриваю пространство. Во всем чувствуется восточный мотив, что неудивительно. В камине полыхает огонь. Здесь приятно, свет чуть приглушен и на стенах картины. Уютно как-то. Отстраняюсь от всего. Подхожу к стенам поближе и рассматриваю пейзажи, замираю на одном наброске.

На нем изображен пустырь. Просто земля в рытвинах и небо, бескрайнее, бесконечное и в самой дали маленькой кляксой, наверное, человек, странник, идущий по пути одиночества.

Я так чувствую, так вижу. Картина передает настроение, втягивает, заставляет разглядывать каждый мазок.

Мурашки начинают бегать по спине от какой-то смутной тревоги, которая просыпается в душе от созерцания этого одиночества.

Низковатые, хриплые вибрации за спиной заставляют все волоски подняться дыбом, тело окаменеть и пропустить ледяной импульс в позвоночник, когда ухо опаляет мужское дыхание:

– Тебе нравится живопись?

– Просто любознательность, – отвечаю подчеркнуто равнодушно.

– Девочка очень любопытная попалась.

Странно, но мне слышна улыбка в его голосе и дыхание ударяет в самую макушку. Прикрываю веки, давлю в себе вспышку смущения.

Он знает, что я наблюдала за ним полуголым, восхищалась литой фигурой и умением, которое он демонстрировал на заднем дворе, словно настоящий варвар орудуя топорами, и в каждом жесте проскальзывала смертоносность воина.

– Интересная картина. Она манит, – отвечаю, чтобы хоть как-то скрыть свое смятение.

– И чем же тебя привлекла именно эта? – в вопросе явно сквозит ирония. Монгол считает меня взбалмошной недалекой девицей, которая склонна к импульсивным поступкам.

Может, он и близок к истине. Правда, в жизни я обычно сама рассудительность, а в шоковых ситуациях работают инстинкты. Главный из которых – держаться как можно дальше от мужчины, застывшего за моей спиной.

Ощущаю на затылке его дыхание, по коже опять гарцуют мурашки и мне хочется высказаться.

– Ты не отвечаешь, – опять явная ухмылка слышна в интонациях, и я закусываю нижнюю губу, углубляюсь в созерцание, чтобы ответить то, что улавливаю:

– Здесь изображен странник, проходящий свой путь, несущий свое бремя. Штрихи пропитаны горестью, она в каждом мазке.

Говорю, чтобы не испытывать гнетущую тишину, не ощущать напряжение мужчины, как вязкую дымку, затягивающую меня в какие-то странные, дикие ощущения, что вспыхивают в животе.

– Я бы назвала эту картину “Одиночество”…

Резкий рывок и меня разворачивают, сильные пальцы прожигаю кожу на локте, а взгляд мужчины нечитаемый. Наклоняется в мою сторону. Не знаю, чего ждать, и просто выпаливаю вопрос, который вертится на языке:

– Кто ее нарисовал?

– Не задавай лишних вопросов.

В голосе металл, интонации – чистый приказ.

– Ты предельно вежлив, – отвечаю зло, – я просто спросила и поделилась своим восприятием. Красивая картина, талантливая работа.

– Художник давно мертв, – чеканит ответ и на миг мне кажется, что я дотронулась до чего-то тайного, запретного, того, что все еще не зажило.

Прикусываю губу и опускаю взгляд, а затем почему-то перехожу на шепот.

– Я не хотела причинить боль своими словами. Я сожалею.