Наваждение

- Хорошо, - уступила Элистэ, тяжело вздохнув. Продолжать было трудно, но она уже заранее смирилась с презрением, которое наверняка прочтет в глазах дядюшки Кинца. - Скажу. Я питаю к Дрефу сын-Цино определенные чувства. Чувства недостойные и неуместные.

"Ну вот, сказала".

- Об этом я никому не говорила, и он о них не подозревает.

- А, понимаю. В этом вся загвоздка. Не удивительно, что ты вне себя. Что ж, бедная моя девочка, тебе остается только одно, верно? Сказать юному Дрефу о своих чувствах. Ты, конечно, стесняешься, боишься ему признаться, но в твоем положении лучше всего откровенно...

- Дядюшка, по-моему, вы не поняли! Я говорю не о дружеском расположении - его-то мне негоже стыдиться после всего, что Дреф для меня сделал. Я питаю к нему нечто большее, неизмеримо большее. Если говорить честно - вернее, почти определенно, - извращенную...

- Дитя мое, поправь меня, если я ошибаюсь, но ты ведь хочешь сказать, что влюблена в этого юношу?

Сама Элистэ ни за что не смогла бы выговорить такого. Она опустила глаза и молча кивнула.

- Но это же восхитительно, дорогая моя! Так дивно и так естественно.

Он явно отказывался понимать ее затруднения.

- Дядюшка, неужели вы забыли, что Дреф...

- Великолепный парень и умница в придачу...

- Разумеется, но...

- Выдающихся достоинств и предан тебе всей душой.

- Верно, он друг надежный и великодушный.

- Да? И только-то? Прости, дорогая моя, не мне об этом судить, однако я бы сказал, что паренек влюблен по уши...

Влюблен? Дреф? Она решительно покачала головой.

- Нет, вот уж кто не влюблен, так это он. Дреф не из таких.

- А из каких, позволь спросить?

- Ну... из тех, кто умеет обуздывать свои чувства. Он слишком умен, сдержан и рассудителен. Ему недоступна сильная страсть.

- Вот как? Недоступна? Конечно, моя милая, ты его хорошо знаешь, и не мне с тобой спорить, но я просто теряюсь. Возможно, я ошибаюсь, но разве не вспышка сильного чувства, приведшая к насилию, в конечном счете стала результатом бегства юного Дрефа из Дерриваля позапрошлым летом? Поднять руку на твоего покойного батюшку - это уж было никак не в его интересах. И зачем он на это пошел, если ему недоступны сильные страсти?

- Ну... он... на миг забылся.

- А может, дитя мое, ты недооцениваешь этого юношу?

- Не знаю. Возможно. Но, дядюшка, дело вовсе не в этом. Вы не забыли, что Дреф некогда был нашим серфом?

- Так вот что тебя гложет!

- Что же еще? Мы ведь Возвышенные!

- Ах да, Возвышенные! Серфы. Сеньоры. Но разве тебя, дорогая моя, иной раз не посещает догадка, что в мире, где мы живем, эти определения утратили изначальный смысл? И даже сами слова устарели? Я лично думаю, что это не так уж плохо.

- Дядюшка, уж не начитались ли вы, с подсказки Дрефа, писаний Шорви Нирьена? В теории все это, конечно, прекрасно, но ответьте по совести как бы вы отнеслись к тому, если бы ваша прямая родственница, урожденная Дерриваль, Возвышенная чистейших кровей, родила ребенка от простого серфа?

- Я бы только порадовался, дорогая моя, - лишь бы серф был хорошим малым.

- И вы не стали бы ее презирать?

- Я бы любил ее не меньше, чем раньше, и желал бы ей всяческого благополучия.

- Дядюшка, вы это серьезно? Не могу поверить! Ох, право, я не заслужила такой доброты, но вам не придется ее доказывать. Ибо хоть я и слаба, однако никогда себя не унижу - Дреф не позволит, пусть сам он и не подозревает об этом. На уме у него один лишь Шорви Нирьен, а на меня он не обращает внимания, словно я какая-то невидимка или вообще меня нет на свете. Правда, забавно?

- Судьба несчастного мастера Нирьена вскоре определится, - спокойно заметил Кинц. - Это вопрос всего нескольких дней.

- Боюсь, это ничего не изменит. Да, честно говоря, и не нужно. Может быть, если я просто пересилю себя, недостойные чувства пройдут сами собой?

- Хм-м. Скажи-ка, дорогая моя, есть признаки, что они проходят?

- Ни малейших. Я сама собою не владею, и мне это противно. В таком безвыходном положении, дядюшка, мне еще не доводилось оказываться. Нет, доводилось - один раз, и было так же гнусно.

- Когда же?

- В позапрошлом году, когда я была фрейлиной Чести и жила в Бевиэре. Некий кавалер двора - лицо значительное, его имя вам хорошо известно какое-то время удостаивал меня своими ухаживаниями. Он послал мне серебряный медальон с веществом необычного аромата...

- Восхитительное подношение!

- Как посмотреть. Я носила медальон днем и ночью - почему-то мне казалось, что его нельзя снимать, - и постоянно вдыхала его запах. Время шло, аромат исподволь порабощал мой разум, и думала я только о том, кто подарил медальон. Мне это казалось дурным и даже противоестественным, но я не могла прогнать мысли о нем. Дядюшка Кинц, вы знаете все на свете, вам не приходилось слышать о каком-нибудь волшебном веществе или духах, способных действовать на людей таким образом?

- Воистину приходилось, - ответил Кинц с тревогой в голосе. - Позволю себе заметить, что сей неназванный кавалер вел себя отнюдь не безупречно.