Наваждение

— А! André, это ты! — лѣнивымъ голосомъ проговорила Зина и даже не поднялась съ мѣста. — Видишь, я больна и мои придворные меня забавляютъ… Мими, дайте André стулъ.

Мими вмѣсто стула подалъ мнѣ руку, но Зина настойчиво повторила:

— Слушайте, дайте сейчасъ André стулъ, поставьте его сюда!

Мими что-то промычалъ, но поспѣшно исполнилъ ея приказаніе.

— Садись, André.

Я сѣлъ, потому что у меня все равно подкашивались ноги.

Зина обернула ко мнѣ свое лицо съ полузакрытыми глазами. Какое это было лицо! Въ немъ не было ровно ничего общаго съ тѣмъ, которое я и мама видѣли въ эти послѣдніе дни.

— Если ты больна, отчего-же ты не написала? Мама такъ о тебѣ безпокоится! — проговорилъ я.

Тутъ вмѣсто отвѣта Зина сдѣлала какую-то странную гримасу.

— Я сама сегодня собиралась къ вамъ, только не удалось; къ тому-же, конечно, я надѣялась, что ты посѣтишь меня сегодня… Ахъ, какая скука! — медленно продолжала она, потягиваясь и зѣвая. — Коко, отчего вы умѣете говорить только однѣ глупости? Я желала-бы знать, неужели никогда въ жизни вамъ не пришлось сказать ни одной умной вещи, хоть нечаянно?

— Я увѣренъ, что всегда говорю самыя умныя вещи, — очень серьезно отвѣчалъ Коко. — Вы знаете, что самыя умныя вещи всегда кажутся глупостями людямъ…

— Ого! — вдругъ засмѣялась Зина. — Такъ вы въ самомъ дѣлѣ иной разъ умѣете умно говорить! Или, можетъ быть, это сейчасъ была самая умная вещь, которую вы сказали… Во всякомъ случаѣ поздравляю васъ и позволяю за это поцѣловать мою руку…

Она протянула ему руку, и онъ впился въ нее губами.

— Да отпустите-же, отстаньте! — какъ-то ужасно хохоча, повторяла Зина и вдругъ, повернувшись, оттолкнула отъ себя Коко ногою.

Я чувствовалъ какъ у меня пересохло въ горлѣ и закружилась голова.

«Что это такое было? Гдѣ я? Что это — будуаръ кокотки?..»

Я совсѣмъ задыхался въ этой атмосферѣ и приподнялся съ кресла, порываясь уйти.

Зина быстрымъ движеніемъ меня остановила.

— Ты ужъ исчезаешь, André? Теперь, такъ какъ мама здѣсь, ия не смѣю тебя удерживать, но постой минутку, я напишу ей маленькую записочку.

Я машинально снова опустился въ кресло. Она подошла къ письменному столику, что-то быстро написала, запечатала въ конвертъ и подала мнѣ.

— Пожалуйста, передай мамѣ.

Я взялъ записку, положилъ ее въ карманъ; кажется, пожалъ руки Коко и Мими… Вотъ и Зина протянула мнѣ свою руку. Я ужъ уходилъ, но она пошла за мною. Я не смотрѣлъ на нее и ничего не сказалъ ей.

Мы проходили черезъ столовую, блѣдно освѣщенную висящею лампой. Никого не было. Коко и Мими не вышли за нами.

— André, остановись! — вдругъ сказала Зина.

Я обернулся къ ней и схватилъ ее за руки.

— Зина, — задыхаясь прошепталъ я:- поѣдемъ со мною, можетъ быть, еще возможно… Скорѣй, сейчасъ, рѣшайся… иначе будетъ поздно!

— Поздно, André,- тихо отвѣтила она: — поздно, прощай, мой милый!..

Я замѣтилъ какъ она хотѣла обнять меня, какъ ужъ поднялись было ея руки, но тотчасъ-же и опустились и вмѣстѣ съ ними низко опустились ея рѣсницы. Страшно блѣдною показалась она мнѣ въ полусвѣтѣ комнаты.

— Прощай, — едва шевеля губами повторила она и тихо повернулась, и тихо пошла отъ меня.

Я хотѣлъ броситься за нею, хотѣлъ силой увлечь ее съ собою, но остановился. Ужасъ охватилъ меня, и я бросился скорѣй домой, къ мамѣ.

Мама испуганно взглянула на лицо мое и дрожащими руками распечатала записку Зины. Она медленно прочла ее, уронила на полъ и нѣсколько мгновеній сидѣла неподвижно, блѣдная, съ такимъ страдающимъ лицомъ, что за одно это лицо я долженъ былъ навсегда возненавидѣть ту, которая написала эту упавшую на полъ записку.

Мама все сидѣла неподвижно, а я нашелъ, наконецъ, въ себѣ силу поднять и прочесть записку.

И я прочелъ:

«Вы напрасно мнѣ повѣрили, я опять обманула и себя и васъ: я ничего не могу сдѣлать съ собою. Сегодня все рѣшилось: я выхожу замужъ за этого старика, онъ меня покупаетъ. Я не въ силахъ была сказать это André, вы скажете лучше и спасете его, вѣдь, затѣмъ вы и пріѣхали».

Записка мнѣ не сказала ничего новаго. Уже простившись съ Зиной, я все зналъ навѣрное.

Во весь конецъ этого вечера мы почти не сказали другъ другу ни одного слова.

Я напрягалъ всѣ усилія, чтобы казаться твердымъ. Мама тоже не выражала ни горя своего, ни негодованія. Потомъ я понялъ, что ея присутствіе тогда спасло меня.

На другой день мы вмѣстѣ уѣхали въ деревню.

XI

Какіе чудные дни наступили теперь здѣсь, на берегахъ Женевскаго озера!.. Какъ все блещетъ теплыми, ласкающими взглядъ красками, какъ все дышетъ молодою весеннею жизнью!.. И эта жизнь съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ требуетъ себѣ больше и больше простора поднимается выше и выше на бѣлыя горы…

И горы темнѣютъ; таютъ и разливаются сотнями ручьевъ ихъ снѣга и льдины… И бѣгутъ ручьи, перегоняя другъ друга со звономъ и плескомъ, бѣгутъ въ кипучія воды Роны и Арвы… Только вѣчно мертвы и угрюмы далекіе великаны, предводимые Монбланомъ, до нихъ не добраться веснѣ и жизни, и холодно обливаетъ солнце ихъ блѣдныя вершины…