Наваринское сражение. Битва трех адмиралов

Чтобы несколько приободрить русофильски настроенного вице-адмирала Кодрингтона, Николай велел наградить его почтеннейшим из российских орденов, Георгием 2-й степени, а в личном письме написал: «Вы одержали победу, за которую цивилизованная Европа должна быть вам вдвойне признательна. Достопамятная Наваринская битва и предшествовавшие ей смелые маневры говорят миру не об одной лишь степени рвения, проявленного тремя державами, – в деле, бескорыстие которого еще более оттеняет его благородный характер; они доказывают также, что может сделать твердость – против численного превосходства, искусно руководимое мужество – против слепой отваги, на какие бы силы последняя ни опиралась. Ваше имя принадлежит отныне потомству. Мне кажется, похвалами я только ослабил бы славу, окружавшую его, но я ощущаю потребность предложить вам блистательное доказательство благодарности и уважения, внушаемых вами России. В этих видах посылаю вам прилагаемый орден Св. Георгия 2-й ст. Русский флот гордится, что заслужил под Наварином ваше одобрение. Мне же особенно приятно заверить вас в чувствах питаемого к вам уважения».

Разумеется, говоря, что «русский флот гордится одобрением Кодрингтона», Николай I сознательно льстил английскому командующему. Помимо всего прочего, он распорядился наградить и сына Кодрингтона, раненного в сражении, Георгием 4-й степени. Обилием похвал и высокими наградами император старался заполучить в лице Кодрингтона верного союзника. Николай хорошо понимал, что с разгромом турецкого флота в Наварине борьба за Грецию еще далеко не окончена. А потому на арене грядущих схваток ему нужен был верный союзник, а Гейдену – верный соратник. Награждение обеих Кодрингтонов было, без всяких сомнений, очень сильным ходом. В своих расчетах российский император не ошибся.

Весьма примечательно в этом смысле письмо к Гейдену супруги Кодрингтона, которая была в полнейшем восторге от монарших щедрот к ее мужу и сыну: «Дорогой граф Гейден! Я хотела бы дать Вам, всем Вашим и в особенности Вашему Августейшему государю понятие о той благодарности, которая пробудилась у одинаково преданной жены и матери за милостивый поступок в отношении моего адмирала и нашего дорогого сына. Но это совершенно невозможно. И все-таки я не могу перенести близкого отъезда из этой части света, чтобы не попытаться высказать Вам, какие благородные чувства возбудил во мне этот поступок. То, что один из союзных Государей, одинаково с другими заинтересованный в результате, наградил главнокомандующего в Наваринском бою, – это мне кажется вполне естественным и последовательным, но кто может вполне оценить, как оно того заслуживает, то прекрасное письмо, которое сопровождало Государеву наградную грамоту, полное самых деликатных и утонченных, – а потому и самых сильных и приятных, – похвал. Я думаю, что никто не может лучше оценить его, как сыновья, дочери и жена адмирала. Что касается моего сына, как могу описать я мои чувства. Когда увидела его в первый раз после выздоровления, награжденного Георгиевским орденом…»

Своим письмом мадам Кодрингтон давала ясно понять, что отныне русский царь приобрел в лице всей семьи Кодрингтонов самых преданных друзей. Очень скоро это весьма пригодится нашим морякам.

Николай тем временем отправил в Варшаву самое восторженное письмо брату Константину, подчеркнув, что считает Наварин логическим следствием Лондонского договора: «Я не удивился этому, так как, по моему мнению, оно является естественным следствием условий договора, ставивших наши эскадры в неизбежную необходимость прибегнуть к подобной крайности… Пораженная Европа получила доказательство, насколько наши решения покончить с этим делом были серьезны, искренни и насколько искренне и чистосердечно было единение наших трех дворов в этом щекотливом деле…»

В узком кругу ближайших соратников Николай I говорил о Наварине так:

– Этой победой мы вынудили Англию перед лицом всей Европы отказаться от своих исключительных видов на Грецию. Франция примкнула к нам, только потому, что не доверяла той же Англии. При всем этом более всего выиграли мы и греки!

* * *

Наиболее прогнозируемой была реакция на Наварин в Стамбуле. Известие об истреблении флота вызвало у султана Махмуда II приступ дикой ярости.

– Я последую примеру моих досточтимых предков – пересажу послов вероломных держав в Семибашенный замок, пусть их там с потрохами сожрут крысы!

Затем, подумав, что для отмщения этого будет недостаточно, Махмуд решил и вовсе казнить послов, а заодно и всех европейцев из дипломатического предместья Буюк-Дере. Сановникам едва удалось отговорить его от этой безумной затеи.

Министр реис-уль-кюттаб Пертев-паша потребовал от послов объяснений. Но те ничего не могли толком сказать, так как наваринский погром был большой неожиданностью для них самих. Английский посол Каннинг и французский Гильемино выразили свое глубокое сожаление по поводу случившегося. Наш Рибопьер многозначительно отмолчался.