Навь и Явь

Дарёна могла только обнять Грогея за могучую шею: все слова улетели вместе с огоньками под загадочный тёмный шатёр живого, шепчущего леса. Это были светящиеся осколки её сердца.

*

– Родные мои, я узнала, где душа Млады. Она в Озере потерянных душ... Там же находятся души всех павших на этой войне кошек и пожертвовавших собою дев Лалады. Я знаю, их можно освободить! Хотя бы Младу. А может, даже и всех. Прошу вас, благословите меня в дорогу.

Вечерние лучи, путаясь в кронах яблонь, янтарными зайчиками играли на стене, а руки Дарёны лежали на руках матушки Крылинки и Гораны. Последняя только что пришла с работы и даже не успела умыться: на столе остывала вода в тазике, а на плече у оружейницы висело старенькое застиранное полотенце. Дарёна поведала обеим о своей ночной встрече с отцом, и они выслушали молча, с потемневшими от тревоги глазами.

– И ты ему веришь? – подала голос стоявшая в дверях Рагна. – Он же Марушин пёс!

– Я разговаривала не с Вуком, а с Доброданом, – сказала Дарёна. В сердце у неё навеки поселилось разглаженное покоем лицо отца, окружённого светлячками; ложь не могла коснуться чёрным крылом этого светлого образа, даже сама мысль об этом заставляла Дарёну горько и негодующе содрогаться. – На смертном одре не лгут, Рагна. Кроме того... Смотрите.

Она вынула из ножен кинжал, и его клинок мягко засиял всё тем же светом.

– Матушка Твердяна, прощаясь, обещала дать мне знак насчёт Млады. Сегодня ночью я увидела моего отца во сне, он звал меня, просил о помощи... Помните, Вукмира сказала, что только навии знают, где находятся все души? Так вот, клинок точно так же светился, когда я проснулась. Это знак! Матушка Твердяна, – обратилась Дарёна к клинку с тёплым содроганием в сердце, – покажи им... Ежели мой отец сказал правду про Озеро, мигни один раз.

Свечение клинка померкло на краткий миг, а потом вновь разгорелось в полную силу. По щекам матушки Крылинки алмазным градом покатились светлые капли, и она, накрыв пухлой ладонью рукоять кинжала, прошептала:

– Родненькая моя... Ты и оттуда о нас заботишься... Прости, что долго к утёсу не ходила, не разговаривала с тобою! Завтра я тебе блинков с рыбкой отнесу, обещаю.

Охнув и обняв Крылинку, заплакала и Рагна, а Горана задумчиво нахмурилась.

– Как же ты к Озеру-то этому пойдёшь, голубка? – проговорила она. – Одна, что ли? А ежели опасно это? Непременно нужно, чтобы шла именно ты?

– А кто больше, Горанушка? – Дарёна сжала её тёмные от сажи и копоти руки. – Песня – моё оружие, им я и хочу попробовать отомкнуть сей злой чертог. Авось, ничего Нави не сделается, и выстоит волшба. Грогей сказал – может, ещё и обойдётся всё.

– Ты вот что... – Горана, сдвинув брови, в раздумьях потёрла подбородок. – Сходи к начальнице Млады, Радимире, да объясни всё – мол, так и так... Может, и даст она тебе подмогу хоть какую-то. Одной тебе ходить не следует, моя хорошая. Может, я и сама с тобою пойду. Млада мне всё-таки сестрица родная, и больно мне глядеть на то, какою она теперь стала... Хочется уж поскорее свет разума в её очах увидеть.

– Благодарю тебя. – Дарёна встала и обняла старшую дочь Твердяны за плечи, прильнула щекой к щеке.

А матушка Крылинка, утирая слёзы, жалобно и тихо пробормотала:

– Родненькие мои... Жалко Младуню, но и за вас страшно. А ежели там с вами случится чего? Как же я жить-то буду дальше, а?! И так нас мало осталось...

– Так... – Горана опустила тяжёлую, сильную руку на плечо матери, чмокнула её в висок. – Матушка, а ну-ка, не реви! Случится, не случится... Что горевать заранее? Нельзя Младу так оставлять, пойми ты. Томится там её душа, и каждый день, должно быть, за год идёт. А голосок Дарёнкин и правда – сила большая. Уж коли она на поле боя уцелела под защитой песни, то тут – и подавно.

Успокаивать матушку Крылинку пришлось долго, даже ужин из-за этого запоздал. Покормив и перепеленав Зарянку, Дарёна склонилась над супругой и ласково шепнула:

– Ничего, ладушка. Скоро душенька твоя цела будет.

Чуть свет они с Гораной были в Шелуге. Радимиру им удалось застать на месте: та занималась казначейскими и снабженческими делами, отдавая распоряжения своей помощнице, а посетительницам кивнула и попросила подождать за дверью. Присев на лавочку у каменной стены, Дарёна сжала рукоять своего кинжала, и тот отозвался ласковым теплом, прогоняя тревогу и наполняя душу крылатой силой чистого неба и спокойной выдержкой горных вершин.

Наконец Радимира освободилась и пригласила их под сумрачные, озарённые трепещущим светом ламп суровые каменные своды своей рабочей палаты. Могучий дубовый стол был завален грамотами, а сама начальница крепости восседала на троноподобном кресле с высокой резной спинкой. Спокойная, как гладь белогорского клинка, пристальность её серых глаз окутала Дарёну прохладным облачком волнения, но она собралась с мыслями и начала:

– Госпожа Радимира, мы с Гораной пришли насчёт Млады. Я знаю, как можно вернуть её, сделав прежней.