Навь и Явь

Ждана с янтарно-тёплой улыбкой также похвалила картину, после чего показала, чем она занималась всё это время: с льняного платка на Лесияру глянуло её собственное лицо, вышитое умелой и любящей рукой. По точности сходства вышивка ничуть не уступала работе навьи.

– Ладушка! – поразилась княгиня, целуя жену. – Ну, ты и искусница! Надо же... – И шутливо обратилась к художнице: – Посмотри, Олириэн, ведь вышло не хуже, чем у тебя!

Высокий чистый лоб навьи не омрачился даже тенью ревности или зависти – она осталась ясной и светлой, как летняя заря.

– Превосходно! – воскликнула она, просияв блеском искреннего восхищения в улыбающихся глазах. – Просто превосходно, госпожа Ждана! Преклоняюсь перед твоим искусством.

Картину было решено повесить в Престольной палате, а вышивку – в супружеской опочивальне. После ужина Ждана пошла готовиться ко сну, а княгиня с гостьей решили насладиться прогулкой в вечернем саду, окутанном зелёной дымкой первой листвы и пропитанном густо-розовой грустью косых закатных лучей. Лебеди на пруду чистили пёрышки, приподнимая белые опахала крыльев, и над водой был разлит нерушимый, уютный покой. Ветерок колыхал поникшие космы ив и полы чёрного кафтана Олириэн, спускавшиеся позади складками наподобие широкого птичьего хвоста, а солнце сверкало на голенищах её сапогов праздничным глянцем. Такой покрой одежды шёл навье как нельзя лучше, подчёркивая изысканную прямоту её осанки и изящество очертаний спины.

– Государыня, – молвила она, останавливаясь и глядя на лебедей со сгустившейся под ресницами закатной мечтательностью. – Быть может, будет дерзостью с моей стороны сказать, что я испытываю к тебе не только глубочайшее уважение и не только преклоняюсь перед тобой как перед величайшей и справедливейшей из правительниц. Наши встречи стали для меня своего рода... потребностью сердца. Свет твоей прекрасной души превратился в мою путеводную звезду. Я люблю тебя, государыня. О нет! – Пальцы навьи приподнялись сдающимся, обезоруженным движением. – Не хмурься, госпожа. Мои чувства не имеют ничего общего с грубыми телесными позывами. Они дарят мне крылатую силу, позволяя успевать вдвое больше. Я не потревожу твоего душевного покоя назойливыми признаниями, не оскверню священных уз твоего брака наглыми посягательствами... Позволь мне любить тебя просто так – чисто, с почтением и восхищением, посвящая тебе каждый свой день, каждый успех и каждую радость, вдохновляясь воспоминанием о твоей благосклонной улыбке.

Из груди Лесияры вырвался вздох. С самой первой встречи она испытывала к навье нарастающее сердечное тепло, выделяя её среди прочих и невольно ощущая, как в душе поднимает головку бутончик улыбки. Сближение было неизбежностью, как единство звёзд и луны, как притяжение пера и бумаги, но ничего, кроме слов «друг мой» княгиня написать при этом не могла.

– Мне тоже стали дороги наши встречи, Олириэн, – проговорила она. – Теперь, когда картина готова, мне даже жаль, что «часа живописи» больше не будет. Но, без сомнения, впереди у нас иные встречи – на строительстве нового города и на улицах восстанавливаемого Зимграда. И здесь, дома, тоже. Ты всегда будешь моей желанной гостьей и другом. Двери моего дома открыты для тебя день и ночь. Твоё признание тронуло мне сердце и заставило немного опечалиться...

– О, госпожа, я не хотела печалить тебя, – огорчённо нахмурилась Олириэн, завладевая рукой княгини со сдерживаемым пылом.

– Это светлая грусть, – улыбнулась Лесияра.

– Прости, если смутила тебя. – Навья согрела руку княгини теплом губ и дыхания, потом добавила с озорной белозубой улыбкой: – Пусть тебя утешает хотя бы то, что работа для меня всё-таки на первом месте!

Ладонь выскользнула из ладони, но две улыбки остались связанными единой невидимой нитью. Оторвавшись от Лесияры, Олириэн ушла в конец моста, постояла там немного, развернулась и стремительно направилась навстречу княгине с таким решительным выражением на лице, что та слегка опешила, не зная, чего ожидать. Поравнявшись с Лесиярой, Олириэн сорвала с себя шляпу, подхватила белогорскую правительницу на руки и закружила.

– Люблю тебя, госпожа... Люблю, люблю, – повторяла она с искрящейся хмельной поволокой в глазах.

– Олириэн, что ты делаешь?! – воскликнула Лесияра с приглушённым от смущения смехом. – Поставь меня немедленно! А ежели кто увидит?

– Прости... Прости, государыня, – быстро прошептала навья, отпуская её. – Больше этого не повторится, клянусь. Я больше словом не обмолвлюсь о своих чувствах, обещаю. Это было в первый и последний раз. Но я счастлива, госпожа! Я безмерно счастлива и благодарю судьбу за твоё существование в моей жизни. Да продлят боги твои дни, несравненная повелительница.