Навь и Явь

Весь мир сузился до одной точки, всё прочее поглотила коричневая пелена. Холодная неподвижность владела телом Дарёны, а душа рвалась туда, за кухонную дверь...

– Давай-ка, поднимайся, милая.

Сильные руки княгини Лесияры подняли её с пола и усадили на лавку. Рядом были все: Огнеслава с Зорицей, Рагна, Горана, Светозара... Они тоже ждали, глядя на дверь.

Когда та наконец открылась, все силы словно утекли из Дарёны через ноги в пол. Она не могла встать – хоть убей. На угрюмом, блестевшем от напряжённой испарины лице Твердяны она пыталась прочесть правду, но видела только пепельно-серую усталость.

– Горана, Светозара, помогите-ка перенести её в постель, – отрывисто распорядилась глава семьи.

Приросшая к лавке Дарёна могла лишь бессильно наблюдать, как раздетую по пояс Младу выносили из кухни; ладонь Лесияры согрела ей руку и растопила лёд оцепенения. Кое-как заставив повиноваться подгибающиеся ноги, Дарёна вцепилась в дверной косяк и смотрела, как Младу укладывали на живот.

– Голову вбок ей поверни, – сухо проронила Твердяна.

Старшая дочь оружейницы бережно сделала это, а Дарёна не могла оторвать взгляда от сомкнутых ресниц супруги. Под лопаткой алела рана, которую Вукмира тут же прикрыла сложенной в несколько слоёв чистой тряпицей.

– Осколок достали, волшбу обезвредили, – вздохнула Твердяна, выпрямляясь. – Да только не так-то всё просто оказалось...

– Часть её души – там, где сейчас души павших служительниц Лалады, – добавила её сестра. – Где именно – не могу сказать точно, это место лежит за пределами, в которых простирается мой разум. Думаю, ответ есть только у навиев. Но серебряная нить цела, а это значит, что воссоединение частей возможно.

– Серебряная нить? – Княгиня Лесияра задумчиво нахмурилась.

– Это нить, соединяющая душу с телом и её части между собой, – пояснила черноволосая жрица. – Ежели она оборвётся – душа уйдёт безвозвратно.

– Ох, дитятко моё... – Склонившись над Младой, матушка Крылинка откинула с её лба влажные пряди. – Как же тебя угораздило-то?

А под сердцем Дарёны ёкало и жгло: «Из-за меня и угораздило... Я не смогла её защитить». Слёзы струились из-под зажмуренных век, переполняя глаза солёным жаром.

– Не вини себя. – Голос Вукмиры, как тёплая ладонь, приласкал её. – Случилось то, что должно было случиться. Поверь мне, всё – к лучшему.

– Даже это? – Открыв глаза, Дарёна встретилась с родниково-ясным, пророческим взором сестры Твердяны.

– Даже это, – кивнула та, и её глаза сияли каким-то недоступным Дарёне знанием. – Судьба куётся каждый миг – вздохом, шагом, словом.

Надсадный ком теснился в охрипшем горле – не выплакать, не выкричать, не отпустить по воде берестяной лодочкой. Время растворилось в сумраке, и единственным путеводным светом стала серебряная нить, о которой говорила Вукмира. «Держись, не рвись», – молила её Дарёна. Голод и сон ушли за пелену неусыпного горького бдения у постели Млады. День – серый баран, ночь – чёрный; она потеряла этому стаду счёт, и только руки Зорицы, мягко тормоша, вернули её в явь.

– Покушай! – Сестра Млады вручила Дарёне ломоть калача с кружкой молока. – У тебя уже четыре дня во рту маковой росинки не было.

Дарёна молча качнула головой, не сводя глаз с любимого лица. В горле першило, говорить она могла только вполголоса, да и то – с трудом.

– Надо кушать! – настаивала Зорица. – О себе не думаешь, так о дитятке подумай.

И в самом деле... Дарёна обняла свой живот и зажмурилась, но из иссохших бессонных глаз уже невозможно было выдавить слёзы. Солёная корка горела на сердце.

Её дрожащую с кружкой руку поддержала родная рука, которую она узнала бы из тысячи. Вышитые золотом зарукавья, перстни, мягкий мех воротника на опашне и – летний, медовый янтарь глаз.

– Подкрепи силы, доченька, – сказал голос, который рассказал Дарёне в детстве сотни сказок о Белых горах и их удивительных жительницах. – Вот, я тебе мёду тихорощенского принесла, мне его девы Лалады дали.

Светлая, луговая сладость с ноткой хвойного духа растеклась во рту и согрела надорванное горло, когда Дарёна ощутила вкус этого прозрачно-тягучего мёда, намазанного на свежий, ещё тёплый хлеб. Горящие веки наконец увлажнились, и она уткнулась в материнское плечо.

– Млада поправится, дитя моё, я верю. Верь и ты, – сказала Ждана.

На пятый день незабудковая синь глаз чёрной кошки наконец открылась, но радоваться было рано: с уст Млады не слетало ни одного слова. Рана зажила, и Дарёна с матушкой Крылинкой помогли женщине-кошке перевернуться на спину. Сколько Дарёна ни звала, сколько ни окликала супругу, та оставалась безучастна. Её взгляд зиял пустотой, словно из неё и правда выпили душу.

– Та часть души, что осталась в ней, поддерживает жизнь тела, но разум и чувства заключены в отсутствующей части – той, что унеслась в далёкий тёмный чертог, которому я не знаю названия, – объяснила Вукмира, пришедшая проведать племянницу. – Потому-то Млада и не откликается на ваш зов, не узнаёт никого вокруг и не разговаривает. Её можно кормить и поить, но тяжёлой пищи ей не давайте: никакого мяса, рыбы, хлеба.