Навь и Явь

Женщина-кошка, отломив древко стрелы, с удивлением подняла взгляд на нёсшегося ей навстречу Искрена. Он с рыком обрушился на неё, но она успела отразить удар, и клинки запели в схватке: Искрен нападал, Искра отбивалась. Вокруг шёл бой, кошки и люди рубились с выходцами из Мёртвых топей, а Светлореченский владыка мстил за свою уязвлённую гордость. Искра, невзирая на рану, оказалась достойной противницей, причём в ходе своей обороны старалась щадить князя, и это разливало в его крови жгучий яд ярости. Она не хотела его убивать, и её благородство вызывало в нём только ненависть... К ней или к себе? Всё смешалось в холодном лязге сечи.

– Оставь... в покое... мою... жену! – прерывисто рычал Искрен, выдыхая каждое слово вслед за исступлённым ударом меча.

– Она не любит тебя, княже! – Искра умело защищалась, и ни один удар противника не достигал цели. – Никогда не любила. Ты – не её судьба, и она – не твоя половинка. Ты ещё найдёшь свою суженую, верь мне!

Искрен расхохотался, криво разевая рот, а по его щекам катились слёзы, теряясь в бороде. Его смех звенел горестным надломом:

– О чём ты говоришь? Какая мне теперь суженая?! Я стар, болен и скоро умру без целебной силы Лебедяны! Мне не жить без неё!

– Поверь, всё решится наилучшим образом для тебя! – не унималась кошка. – Это я прошу тебя отпустить Лебедяну. Дай ей развод! Оставшись с тобой, она сама скоро угаснет...

– Лучше пусть она не достанется ни тебе, ни мне! – крикнул князь.

В этот удар он вложил остатки своих сил, своей ярости и горечи; чудо непременно должно было случиться, принеся правому победу, а виновному – поражение! Он так отчаянно верил в это, так желал, так молил, но Искра увернулась, и князь не устоял на ногах. Чудо обмануло его, поманив ярким краешком надежды и растворившись в сумрачном небе. Колени впечатались в окровавленный снег, а потом настала полная тьма: что-то тяжёлое прилетело князю в голову.

Явь мучительно прорезалась сквозь веки отблеском жаровни. Свод шатра нависал над ним багряными складками, застеленная медвежьей шкурой лежанка удобно вмялась под изгибы его тела, а череп гудел, как вечевой колокол. Князь застонал и пошевелился. Руки и ноги повиновались, но были разбиты слабостью.

– Прости, княже, это я тебя оглушила, – раздался негромкий голос женщины-кошки. – Иным способом тебя было не угомонить.

Искра сидела в шатре раздетой по пояс и колдовала над своей раной, уже освобождённой от наконечника стрелы. Со стороны казалось, будто она зашивала её, но игла в её пальцах отсутствовала. Тёмные брови женщины-кошки сосредоточенно хмурились, а лицо время от времени вздрагивало от боли.

– Что ты... здесь делаешь? – Язык шершаво ворочался в пересохшем рту Искрена.

– Сам видишь – волшбу обезвреживаю, – проронила Искра, не переставая вытягивать из раны невидимые нити. – А тебя я отваром яснень-травы умыла: слизь, которая тебе на лицо попала, зарядила сгустком хмари твой мозг по самую макушку. Тебе ещё несколько дней попить этот отварчик надобно, чтоб очиститься как следует.

– Какой-то голос приказывал мне убить тебя, – пробормотал князь, закрывая глаза и проваливаясь в волны дурноты. – И самое страшное – то, что я был с ним согласен.

– Ты и сейчас ещё не прочь от меня избавиться, но уже лучше владеешь собой, – усмехнулась мастерица золотых дел. – Слизь просто освободила тебя от сдерживающих уз разума, и твои потаённые желания вырвались наружу.

– Я не собираюсь тебя убивать, – поморщился Искрен. – Какое-то затмение накатило на меня, это правда, но сейчас всё прошло.

– Это говорит разум, который держит в подчинении твоего внутреннего зверя. – Искра отряхнула пальцы, ополоснула руки в тазике с водой и надела рубашку с кровавым пятном на плече, а сверху – стёганку. – А над моими словами подумай... Твоя судьба может ещё постучаться к тебе, пусть и на склоне лет. Смотри, не упусти.

Сказав это, женщина-кошка выскользнула из шатра, оставив князя наедине с его слабостью и головной болью. Найдя у своего изголовья кувшинчик, Искрен с кряхтением осторожно приподнялся на локте – каждое движение болезненно отдавалось в черепе и застилало взгляд плесенью зелёных пятен – и сделал несколько жадных глотков. Крепкая травяная горечь с далёким светлым привкусом лугового мёда его не останавливала – он пил отвар, чтобы утолить жажду и остудить изжогу за грудиной. Упав на лежанку, он попытался отпустить в небо всё, что его тяготило и пригибало к земле. Лишь бы язва опять не разыгралась...

* * *