Научные идеи А.Д. Сахарова сегодня

"Заглянул я однажды вечером на огонёк к Саше Галичу. Он был тогда уже в сильной опале, старые друзья и приятели постепенно отдалились, но появились новые. Я был — из новых. Из новых был и сидевший в тот вечер у Саши Семён Израилевич Липкин. Они были соседи, жили в одном подъезде, но сблизились и даже подружились совсем недавно… Мы сидели вчетвером (с нами была ещё Сашина жена — Нюша) и пили чай. И вдруг — нежданно-негаданно — явился ещё один гость. Это был Сахаров. Он вошёл с холода, потирая руки, поздоровался, присел к столу. Нюша налила ему чаю. Внимательно оглядев собравшихся, он спросил: "Ну, что нового?" Кто-то из нас сказал, что никаких особых новостей нет. Вот разве только то, что израильтяне опять бомбили Ливан. Лицо Андрея Дмитриевича сморщилось, как от боли. "Ох! — прямо-таки вырвалось у него. — Зачем это они!". "А что им делать? — сказал я. — Вы можете предложить им какой-то другой вариант?". Андрей Дмитриевич не успел ответить: раздался тихий голос Семёна Израилевича Липкина. "Я, — сказал он, — могу предложить другой вариант… Вернее, — он тут же уточнил, — я могу сказать, что бы сделал на их месте". Все мы вопросительно на него уставились. "Я бы, — спокойно продолжил он в мгновенно наступившей тишине, — взял Дамаск".

"Ну, сейчас он ему даст!" — подумал я, предвкушая немедленную реакцию Андрея Дмитриевича. Если даже известие о том, что израильтяне в очередной раз бомбили Ливан, заставило его так болезненно сморщиться, легко можно было представить, как он отреагирует на это безмятежное предложение начать новый виток кровавой арабо-израильской войны.

Но Андрей Дмитриевич не спешил с ответом. Он задумался. Сперва мне показалось, что он подыскивает слова, стараясь не обидеть собеседника чрезмерной резкостью. Но потом я увидел, что он всерьёз рассматривает "безумную" идею Семёна Израилевича, как-то там проворачивает её в своём мозгу, взвешивает все возможные последствия её осуществления. И только покончив с этой работой, тщательно рассчитав все "за" и "против", он наконец ответил. Но этот его ответ был совсем не тот, которого я ожидал, который подсознательно считал даже единственно возможным. "Что ж, — спокойно сказал он. — Пожалуй, в сегодняшней ситуации это и в самом деле был бы наилучший вариант".

Это был шок. Шоком тут была не столько даже поразившая меня неожиданность ответа, не столько несовпадение вывода, к которому он пришёл, с тем, которого я ожидал, в котором не сомневался. Гораздо больше тут поразило меня совсем другое. Такого человека я в своей жизни ещё не встречал. Все люди, которых я знал, с которыми мне приходилось общаться, вели себя в подобных ситуациях совершенно иначе. Я уж не говорю о себе… А тут передо мною сидел человек, для которого просто не существовало мнения, которое не нуждалось бы в том, чтобы рассмотреть его самым тщательным образом. Он считал для себя обязательным внимательно вдуматься в любую мысль, кем бы она ни была высказана и какой бы безумной или даже глупой она ни казалась. Я сказал, что он считал это для себя обязательным. Да нет! Он просто не умел иначе. Это было органическое свойство его личности, его человеческой природы.".[14]