Нация. Апокалипсис. Том третий

Глубоко изучая этот человеческий феномен, Достоевский увидел за этим пропасть, которая может привести общество к катастрофе: «Если человек и создал дьявола, то он создал его по своему образу и подобию». «Мученик познания, Фридрих Ницше, один из тех, кто подошёл к этой пропасти, пленился ею и возвеличил её. Всю совокупность религиозных предметов (Бога, душу, добродетель, грех потусторонний мир, истину, вечную жизнь) он обозначает как «груду лжи, рождённую из дурных инстинктов натурами больными и в глубочайшем смысле вредными». «Христианское понятие Бога» есть для него «одно из растленнейших понятий, созданных на земле». Всё христианское есть в его глазах лишь «грубая басня о чудотворце и спасителе», а христианство – «партия забракованных ничтожеств и идиотов». То, что он превозносит, есть цинизм, бесстыдство, «высшее, что может быть достигнуто на земле». Он взывает «к зверю в человеке, к верховному животному», которое надо во что бы то ни стало разнуздать. Он требует «дикого человека», «злого человека», «с радостным брюхом». Его пленяет всё жестокое, неприкрыто звериное, преступное. «Величие есть только там, где есть великое преступление». «В каждом из нас утверждается варвар и дикий зверь». Всё, что зиждет в жизни людей – идеи «вины, наказания, справедливости, честности, свободы, любви и т. п.», – должно быть вообще изъято из существования. «Вперёд же! – восклицает он, – богохульники, противники морали, всевозможные беспочвенники, артисты, евреи, игроки – все отвергнутые слои общества!» И нет для него большей радости, как видеть «уничтожение лучших людей и следить, как они шаг за шагом идут к погибели». «Я знаю мой жребий, – пишет он, – однажды с моим именем будет сопряжено воспоминание о чём-то чудовищном, о кризисе, какого никогда ещё не было на земле, о глубочайшем совестном конфликте, о приговоре, вызванном против всего, во что дотоле верили, чего требовали, что свято чтили. Я не человек, я – динамит».

Но всякое ли признание может спасти то или иное государство от подобной теории? Тем более тогда, когда хочется не развивать свою страну, не жить своим, что называется умом, а покоряться, быть слугой в руках какого-то властителя, а проще говоря – барина, обрекая народ и государство на вассальную зависимость.

Лучший ответ на этот вопрос может подсказать только причинно-следственная связь – связь между действием и наступившими последствиями, которые, как правило, никогда не заставят себя долго ждать. Ибо неограниченная власть над миром одной сверхдержавы предполагает на практике не только «одного центра власти, одного центра силы и одного центра принятия решений», но и тотальную роль в абсолютном управлении однополярным миром, где главными инструментами являются многие факторы, начиная от самой сильной армии до идеологии национальной исключительности. От доминирующей роли сама сверхдержава отказаться не может ни при каких условиях, если только не подвергнуть её внешнему и внутреннему разрушению.

Глава III

Первым «лицом», кто предчувствовал уничтожение России как самостоятельного и независимого государства, была Природа. В её поразительно мудром стремлении к самосохранению можно было увидеть и услышать всё то, что касалось правды. Ибо без правды в природе всё пустое, всё обман. Весна, обеспокоившись проблемами общества, всем тем, что происходит вокруг, старалась изо всех сил не бросить народ в беде. Подобно оратору, в арсенале которого всегда есть не только красноречие, но и развитое умение убеждать, она говорила: люди, помните, всякая перемена влечёт за собой другую перемену. И, как правило, худшую. Остановитесь, одумайтесь, что же вы делаете, ведь вы совершаете не ошибку, а величайшее преступление, за которым последует наказание. Где ваш патриотизм? Где же ваше достоинство? Где ваша твёрдость духа? Где ваши честь, сила и доблесть? Были и другие слова, призывающие народ и власть к разуму. Но все усилия и стремления Весны оказались напрасными: никто её уже не слышал и слышать не хотел.

Отказавшись от справедливости, правосудия и исторической памяти, народ и власть не захотели больше быть не только продолжателями, но и вершителями дел государственных. Всякий долг и ответственность народа приобрели совершенно другую форму существования, где не было места ни любви к родине, ни любви к отечеству. Зато была любовь к свободе и деньгам, к этим новым западным забавам, от которых всё больше и больше веяло чем-то низменным и порочным.