По их пошатывающейся походке я понял, что они уже навеселе.
Их инструменты, их двенадцати ручные косы, ярко блестели на солнце, но не золотом, как у музыкантов, а серебром.
Судя по всему, трое косарей рассчитывали быстренько покончить с работой до обеда и отправиться квасить дальше.
Первый косарь приблизился к ближайшему трубачу.
— Уважаемый, освободите поляну. Мы косить будем, — и очень колоритно икнул.
Музыкант равнодушно посмотрел на него зевнул, потом ответил
— Не могу. Придется подождать. Сейчас покойника выносить будут. Вот вынесут, отыграем — потом косите, сколько влезет, — затем отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
Косарь оглянулся на своих товарищей.
— Нет ну вы видели. Да у нас работа горит! Какой подождать! Освободите или я не знаю, что с вами сейчас сделаю.
К разговору подключился мужчина преклонного возраста. Он был из музыкантов. Скорее всего это был дирижер. Потому что в руках
— Ну как вы себе это представляете, милейший? Сейчас выносят гроб с покойным. Родные сопровождают и видят вас с косой?
— А что такого?
— У вас с головой все нормально?
Косарь начал закипать:
— Я попрошу выбирать выражения, а то… Чем тебя, — он перешел на «ты», — наши косы не устраивают.
— Дурень, смерть с косой ходит. Забыл? Похороны же. А вы тут еще в тройном размере присутствуете. Фу, от тебя несет. Пьяный что ли? Нажрались уже? — дирижер поморщился и отступил на шаг.
Второй косарь наладил косу посмотрел на музыкантов. Он обратился к своим коллегам по ремеслу:
— Да что с ними разговаривать?
Затем поплевал в руки, наладил и начал косить на том месте, где только что стоял дирижер.
Вторым движением он резким махом срезал те травяные стебли, растущие рядом с сидящим трубачом, который просил подождать.
Теперь он курил и наблюдал за процессом.
— Э! Ты чё, сдурел? Людей без ног оставишь.
В толпе, пришедшей проводить покойника в последний путь началось шевеление. Несколько человек вынесли из подъезда цветы.
Пронесся слух, что уже «несут». Баталия за газон между косарями и музыкантами застывает.
Оркестр всем составом встал и взял в руки инструменты. К моменту выноса покойного они заиграли.
Я давно отвык от подобных мероприятий. Здесь, в восьмидесятых и смерть имела другое лицо. Она не пряталась в больничных моргах, никто не делал вид, что она что-то «несуществующее».
Косари тоже остановились и сняли с голов панамы.
Трубачи, флейтисты, ударные затянули какой-то незнакомый марш.
Мы с Тёмой наблюдали всю эту картину, пока я не разглядел в толпе мою информаторшу, мороженщицу. Она, видимо, подошла совсем недавно в момент перепалки косарей и музыкантов.
У меня мелькнула догадка. Но решил дождаться пока вынесут покойного.
— Узнаешь? — спросил я Тёму кивая в сторону открытого гроба, когда покойника вынесли на руках из подъезда.
— Нет. Хрен его знает. Мне кажется я его никогда не видел. Кто это?
Конечно же смерть меняет внешность человека очень сильно.
— Ты его точно видел, и совсем недавно.
Тёма всмотрелся, но пожал плечами.
— Неа, не помню.
— Это Федечка, водитель ГАЗона, который склад вывозил.
— Да, ты что… Ничего себе.
— Угум. Я сам охренел, если честно. Совсем не ожидал его тут увидеть. Это сильно усложняет нам дело.
— Почему усложняет?
— Он был одним из вариантов, ниточек которые могли привести на склад Солдатенко.
— Ты все же рассчитывал его найти?
Я утвердительно кивнул.
— Пойду к своему агенту, пока она опять не растворилась в воздухе. Ты за дверью приглядывай. Тот типус может выйти. Если, вдруг пойдешь за ним, то связь снова через Элен.
— Замётано.
Я отправился к мороженщице Клаве. Она встрепенулась от неожиданности, когда увидела меня.
— Максимушка, ты тут? Какими судьбами? Откуда ты узнал?
— Здравствуй тетя Клава, да я случайно здесь. Мы тут человека из магазина ждем. И тут на тебе — такое. Совсем не ожидал Федора в гробу увидеть.
— Да, неприкаянный он какой-то был. Свернул не на ту дорожку и не пожил по-человечески. То тюрьма, то гулянки, то в шайке своей чертовой с дружками.
— Когда он появился? Его же не было, считай, с сентября?
— Да верно. Не было. В розыске он был. Аккурат перед Новым годом. Двадцать девятого декабря явился — не запылился.
— Праздновать что ли пришел?
— Вот в том-то и беда, что нет. У него мать старая, Люба, вон она стоит, в черном ее под руки держат, — я увидел женщину на которую указывала Клава, — она с дочерью и зятем живет. Федор пришел, сказал, что сдаваться хочет.
— В милицию?
— Ну да, как там у них. Явку с повинной. Сказал, что уже не может бегать, как заяц. Устал.
— Что же не пошел?
— Сказал, что Новый год встретит, отметит с семьей, повидается кое-с кем и пойдет сдаваться. Сам. Ну мол, чтобы не беспокоить родню, сам порешает с адвокатом.
— И что же дальше произошло?
— Тридцать первого ушел из дома, Люба с зятем и дочкой думали, что к адвокату пошел, есть у них знакомый, а тот отрицает, говорит не приходил и не звонил. А адвокат то хороший. Люба говорит не одного шалопая из безнадежных ситуаций вытащил. Не одного дурака спас.
— Так, а что Федечка?