И все же было бы глупо недооценивать силу этого яростного гнева... или тяжесть его последствий. Стейнейр, конечно, этого не сделал. Его самая первая проповедь с украденной кафедры Мэнчирского собора была основана на этом гневе, когда он изложил свои попытки оправдать собственное предательство Матери-Церкви и создание "Церкви Чариса". Ничто не могло оправдать такое отношение, но разгневанные умы не были разумными, и проповеди Стейнейра упали на благодатную почву. Даже многие из тех, кто продолжал горько возмущаться империей Чариса, ослабевали в своем противостоянии "Церкви Чариса". Если уж на то пошло, любой остаточный гнев в столице по поводу способа, которым были замучены Эйдрин Уэймин и другие убитые священники, все чаще был направлен на светские власти, а не на Стейнейра... или Гейрлинга. Любой идиот должен понимать, что ни регентский совет, ни вице-король генерал Чермин не осмелились бы действовать подобным образом, если бы не прямой приказ Церкви, которой они присягнули на верность. И все же опасная степень разделения между чарисийской церковью и чарисийской короной проникла в умы слишком многих. И другие проповеди Стейнейра, с их акцентом на "свободе совести", их отказом от Вопроса и Наказания Шулера, их конкретными гарантиями того, что "сторонники Храма", которые соблюдали закон, могли продолжать поклоняться, используя литургию и даже священников, которых они выбрали, завоевали ему еще большую поддержку. Что еще хуже, возможно, это снискало ему терпимость даже среди тех, кто думал, что они остаются верными Матери-Церкви. Были сообщения о том, что даже многие из "приверженцев Храма" стали уважать его - пусть и неохотно - за его "честность".
Эта эрозия веры была тем, что больше всего беспокоило Шайлейра, но он знал, что его светские союзники, такие как Крэгги-Хилл, были так же обеспокоены тем фактом, что, несмотря на разделение, которое некоторые все еще проводили между империей и церковью, принятие "Церкви Чариса" также медленно, но неуклонно ослабляло сопротивление империи. Первичная лояльность князю Дейвину явно оставалась высокой, многие жители Корисанды продолжали проводить различие между своим изгнанным князем и регентским советом, действующим от его имени, а жители Корисанды были далеки от того, чтобы простить Кэйлеба за убийство князя Гектора. И все же существовала огромная разница между отрицанием легитимности нынешнего режима и активным сопротивлением ему. Именно здесь переполнение ползучего признания "Церкви Чариса" постепенно разъедало основы светской поддержки сопротивления.
И, что еще хуже, население столицы, похоже, пришло к выводу, что сопротивление - их освободители - были истинными врагами. Интеллектуально Шайлейр мог понять грубые физические факторы, связанные с этим процессом, но по своей природе он был неспособен по-настоящему сочувствовать любому, кто мог бы принять такое странное представление. Это включало в себя такое глубокое отвержение Божьей воли в пользу таких чисто эгоистичных, материальных соображений этого мира, что он буквально не мог этого понять.
И все же, понимал он это или нет, он все равно был вынужден признать его существование и учитывать его в своем собственном все более удручающем мышлении.
Под покровительством чарисийцев на юго-востоке Корисанды снова начала процветать торговля. Товары наводняли порты, стали открываться предприятия, тарифы и импортные пошлины князя Гектора (многие из которых были значительно повышены, когда он готовился противостоять вторжению чарисийцев) были снижены, и инвесторы-чарисийцы явно искали благоприятные возможности. Экономика столицы еще не восстановилась до уровня, существовавшего до вторжения, но она быстро приближалась к нему и такими темпами, которые предполагали, что вскоре она превзойдет его.
В то же время сокрушительный удар, нанесенный Гарвеем организации Уэймина, положил конец всему скоординированному, централизованно управляемому сопротивлению. Горстка его людей могла бы сбежать, но они были слишком рассеяны, слишком глубоко загнаны в укрытия, чтобы многого добиться. Это привело к тому, что внезапно прекратились "спонтанные инциденты", которые так тщательно поддерживал Уэймин. То, что оставалось, гораздо чаще было вспышками чистого бандитизма, как бы мало Шайлейру ни нравилось это признавать. Они больше не были тщательно нацелены. Действительно, они были настолько плохо нацелены, что были практически случайными, почти с такой же вероятностью нанося урон сторонникам Храма, как и предателям. Это создавало постоянный отток этих приверженцев Храма от людей, ответственных за их собственные потери. И с теми, кто был ответственен за это, власти также безжалостно расправлялись. Это означало, что те, кто пытался сопротивляться оккупации, все чаще рассматривались как источник насилия и разрушений, в то время как те, кто поддерживал оккупацию, рассматривались как защита граждан от актов насилия.