Настанет день

— Будьте осторожны на улицах, господин мэр. Скоро уже стемнеет.

Питерс вышел из кабинета, который лишь вчера занимал Эдвин Кёртис. Он поднялся на холм к зданию сената штата, и сердце его затрепетало: бог ты мой, целая армия! Вдоль гигантской аркады позади сената дефилировал 1-й кавалерийский эскадрон, цоканье копыт по булыжнику напоминало приглушенные выстрелы. А на лужайках перед фасадом, близ Бикон-стрит, выстроились 12-й и 15-й полки. На другой стороне улицы, у парка Коммон, в полной боевой готовности стояли 10-й и 11-й полки. Питерс всячески стремился это предотвратить, но все равно почувствовал гордость при виде мощи штата. Это была антитеза толпе. Это была рассчитанная мощь, подвластная закону, способная в равной степени к сдержанности и к насилию. Это был кулак, таящийся под мягкой перчаткой демократии, и кулак этот выглядел внушительно.

Они отдавали ему честь, и он отвечал положенным жестом, поднимаясь по парадным ступеням сената. К тому времени, когда он миновал огромный мраморный зал и вышел из здания с противоположной стороны, его тело сделалось почти невесомым. Майор Салливан находился там с Первым кавалерийским эскадроном. Он устроил командный пост под аркадой; телефоны и полевые рации на длинном столе трезвонили беспрерывно. Офицеры хватали трубки, царапали что-то на листках бумаги, передавали их майору Салливану. Тот заметил мэра и отдал ему честь.

— Пожалуй, вы прибыли вовремя, господин мэр. Добровольцы, которых генерал Коул направил на Сколли-сквер, попали в засаду, сэр. Применено оружие, сообщают о нескольких раненых.

— Бог мой.

— Им не продержаться и пяти минут.

Ну что ж, значит, пора.

— Ваши люди готовы?

— Они перед вами, сэр.

— Пойдет кавалерия? — на всякий случай уточнил Питерс.

— Самый быстрый способ рассеять толпу.

Питерс поразился абсурдности происходящего: военная тактика девятнадцатого века в Америке века двадцатого. Абсурдно — но неким странным образом и уместно.

— Так выручайте их, майор, — скомандовал он.

— С удовольствием, сэр.

Майор Салливан четко отсалютовал, и молодой капитан подвел ему коня. Салливан не глядя поставил ногу в стремя и ловко вскочил в седло. Капитан сел на лошадь, стоявшую сзади, и поднял к плечу горн.

— Первый кавалерийский эскадрон под моим командованием выдвигается на Сколли-сквер, — объявил майор. — Задача: спасти полицейских-добровольцев и восстановить порядок. Стрелять по толпе запрещается, за исключением тех случаев, когда у вас не будет иного выбора. Ясно?

Громогласный хор:

— Так точно, сэр!

— В таком случае, джентльмены, рав-няйсь!

Конница вытянулась прямыми как бритва рядами.

Питерс подумал: нет, подожди минутку. Погоди. Не так быстро. Обдумай.

— Марш!

Протрубил горн, и конь майора Салливана помчался по галерее. За ним устремилась остальная кавалерия, и мэр Питерс вдруг обнаружил, что бежит с ними рядом. Он чувствовал себя, как мальчишка на первом в жизни параде, но это было лучше любого парада, и он уже не ребенок, а предводитель людей, мужчина, который достоин того, чтобы ему козыряли без всякой иронии.

Одна из лошадей чуть не придавила его к углу своим боком, когда они огибали ограду сената, чтобы устремиться галопом по направлению к Бикон-стрит. Копыта бешено стучали, он никогда раньше не слышал такого звука: словно с небес сыпались камни, сотни, тысячи, и сам холм Бикон-хилл содрогался от бешеной энергии животных и седоков.

Эскадрон обогнал его и скрылся за поворотом на Кембридж-стрит, но мэр Питерс все бежал, Бикон резко шла под уклон, и это добавило ему прыти. Свернув на Кембридж-стрит, он увидел их впереди с шашками наголо, услыхал звуки горна. А за ними — толпа, словно безбрежное море просыпавшегося с неба перца.

Как же Эндрю Питерсу хотелось, чтобы ему даровали крылья! Он смотрел, как великолепные гнедые скакуны рассекают толпу, проделывая дорожки в море перца. Эндрю Питерс все бежал к ним, и перчинки обрели очертания голов, потом на них вырисовались лица. Звуки тоже доносились все яснее. Крики, вопли, визг, непохожий на человеческий, лязг и бряцанье металла, первый выстрел.

А за ним — второй.

И третий.

Эндрю Питерс добрался до Сколли-сквер и успел увидеть, как лошадь вместе со всадником падает в разбитую витрину выгоревшей дотла аптеки. На земле распростерлась женщина, из ушей у нее сочилась кровь, на лбу был отпечаток копыта. Шашки со свистом рубили руки и ноги. Мужчина с залитым кровью лицом протиснулся мимо мэра. Полисмен-доброволец лежал скрюченный у тротуара, зажимая бок, всхлипывая, втягивая воздух окровавленным беззубым ртом. Кони бешено вертелись, стуча копытами, всадники размахивали шашками.

Одна из лошадей опрокинулась и жалобно ржала, лягая ногами воздух. Вокруг падали, вокруг кричали, то и дело кого-нибудь задевало копытом. Упавшая лошадь продолжала брыкаться. Ее седок крепко ухватился за стремя, и лошадь стала приподниматься, выкатив белые, размером с куриное яйцо глазищи, полные ужаса. Она встала на передние ноги, взбрыкнула задними и снова обрушилась, издав смущенное, тоскливое ржание.