Настанет день

— Вот и спасибо.

— Я же не идиот, чтобы пытаться как-то изменить твое мнение после столь триумфального вечера.

— Папа, я сказал — прекрати.

— А что я такого делаю? — осведомился Томас.

— Ты сам отлично знаешь.

— Не знаю, мой мальчик. Давай-ка объясни.

В глазах Дэнни вспыхнула злость, тут же сменившаяся иронией. Дэнни единственный из трех его сыновей понимал отцовское чувство юмора. Все трое были остроумны (как и несколько поколений их предков), но Джо отпускал саркастические замечания самоуверенного всезнайки, а шуточки Коннора отличались водевильной грубоватостью в тех редких случаях, когда его покидала серьезность. Дэнни преуспел и в том и в другом, но он по примеру отца умел видеть смешное в абсурдном. А следовательно, мог посмеяться и над собой. Особенно в самые тяжкие минуты. И эту связь между ними не могла бы уничтожить никакая разница во взглядах. Томас часто слышал, что родители не отдают предпочтения никому из своих детей. Полнейшая чушь. Сердце есть сердце, и оно выбирает, кого любить, независимо от головы. Томас выделял Эйдена. Парень понимал его существо, что не всегда было к лучшему. Но и он понимал Эйдена, так что равновесие сохранялось.

— Я бы тебя пристрелил, старик, если бы при мне была моя пушка.

— Промазал бы, — усмехнулся Томас. — Видел я, как ты стреляешь.

Второй раз за вечер он оказался в присутствии Норы — во враждебном присутствии, что и говорить. Она не предложила ему ни выпить, ни сесть. Вместе с Дэнни отступила в угол комнаты, а Томас подошел к своему младшему сыну, сидевшему за столом у окна.

Мальчик наблюдал за его приближением, и Коглина-старшего мгновенно поразила какая-то пустота в его взгляде, словно из парня вынули что-то важное. Глаз у него был подбит, над правым ухом виднелась подсохшая царапина, и Томас с немалым раскаянием отметил, что на горле у мальчика еще виден красный след от его собственной руки.

— Джозеф, — произнес он.

Джо уставился на него.

Томас опустился перед сыном на колено, сжал руками его лицо, поцеловал в лоб, поцеловал в волосы, прижал его к груди.

— О господи, Джозеф, — выговорил он, закрыл глаза и почувствовал, как страх, все эти два дня запертый у него где-то в сердце, хлынул ему прямо в кровь, в мышцы, в кости. Он склонился к его уху и шепнул: — Я тебя люблю, Джо.

Джо замер в его руках. Томас провел руками по щекам сына.

— Я страшно беспокоился.

— Да, сэр, — прошептал Джо.

Томас искал в нем того мальчишку, которого он знал, но на него глядел незнакомец, чужак.

— Что с тобой случилось, мальчик? Все в порядке?

— Все хорошо, сэр. Меня побили, больше ничего. Ребята возле депо.

Мысль о том, что его сына, его родную кровь, кто-то избил, на мгновение воспламенила в нем ярость, и Томас едва не отвесил мальчишке пощечину — за весь свой страх, за две бессонные ночи. Но он сдержался.

— И все? Просто побили?

— Да, сэр.

Бог ты мой, от этого ребенка так и веет ледяным холодом! Как от его матери, когда она «не в настроении». Или от Коннора, когда все идет не так, как он хочет. Нет, это Коглинам не присуще. Видимо, что-то с материнской стороны.

— Ты кого-нибудь из этих ребят знаешь?

Джо покачал головой.

— Точно больше ничего не произошло?

Джо кивнул.

— Я пришел забрать тебя домой, Джозеф.

— Да, сэр.

Джо встал, прошел мимо него, к двери. Никакой ребяческой жалости к себе, ни страдания, ни радости, никаких чувств.

В нем что-то умерло.

Томас снова ощутил исходящий от сына холод и задумался, не сам ли он в этом виноват. Но бодро улыбнулся Дэнни и Норе.

— Ну, мы пошли.

Нора бросила на него взгляд, полный ненависти и презрения. Взгляд так и прожигал его. Она погладила Джо по лицу и поцеловала в лоб:

— До свидания, Джо.

— Пока.

— Вперед, — негромко сказал Дэнни. — Провожу вас.

Когда они вышли, Марти Кенелли открыл дверцу, и Джо залез внутрь. Дэнни сунул голову в салон и попрощался с ним. Потом они постояли на тротуаре, он и Томас, вдвоем в объятиях теплого вечера. В городе лето, улицы пахнут недавним дождем. Он любил этот запах. Коглин-старший протянул руку. Дэнни пожал ее.

— Они за тобой явятся.

— Кто? — спросил Дэнни.

— Те, кого никто не видит, — пояснил отец.

— Из-за профсоюза?

— Из-за чего же еще?

Дэнни фыркнул:

— Пускай приходят.

Томас покачал головой:

— Никогда так не говори. Не искушай Бога, Эйден. Никогда, мой мальчик.

Дэнни пожал плечами:

— Хрен с ними. Что они мне могут сделать?

Томас поставил ногу на край ступеньки.

— Думаешь, если у тебя доброе сердце и ты борешься за доброе дело, этого достаточно? Я всегда охотно схвачусь с добросердечным человеком, Эйден, потому что такой человек не видит нюансов.

— Каких еще нюансов?

— Вот ты сам и подтвердил мою точку зрения.

— Если ты меня пытаешься запугать…

— Я пытаюсь тебя спасти, дурачок. Или ты до того наивен, что до сих пор веришь в честную борьбу? Ты же мой сын, неужели ты ничему не научился? Они знают твое имя. Замечено твое присутствие в определенных местах.

— Пускай затевают драку. И когда они ко мне приблизятся, я…