Настанет день

— Ты строишь дом у воды. Зачем тебе еще и корабль?

— Чтобы с него любоваться домом, — заявил Патрик.

Томас ухмыльнулся, невзирая на мрачное настроение. Клод фыркнул:

— Боюсь, посудины — его слабость.

Патрик пожал плечами:

— Готов признать, ребята, я люблю всяческие посудины, да-да. Но небольшие. Всего-то размером с дом. Это тем… тем нужны емкости размером с целые страны. Меры не знают.

Три фигурки на яхте вдруг суетливо закопошились: из нависшей над ними тучи посыпался дождь.

Клод хлопнул в ладоши, потер одну о другую.

— Ну, мы ведь не хотим промокнуть. А между тем ливень надвигается, джентльмены.

— Истинная правда, — согласился Патрик; они двинулись с пирса обратно на пляж. — Да-да, носом его чую.

К тому времени, когда он добрался домой, хляби небесные уже разверзлись. Он никогда не любил сильного солнца и теперь почувствовал себя лучше. Задрав голову, он подставил лицо струям и шел медленным прогулочным шагом. В дом он вошел с черного хода, нарочно пройдя мимо клумб, чтобы посмотреть, как там цветы: судя по всему, они так же, как и он, радовались наконец пролившейся на них влаге. Задняя дверь вела в кухню, и своим появлением он невольно напугал Эллен: своим видом он напоминал беглеца с ковчега.

— Боже милостивый, Томас.

— И в самом деле милостивый, любимая.

Он улыбнулся ей, пытаясь сообразить, когда в последний раз это делал. Она ответила тем же, и он попробовал вспомнить, когда в последний раз видел ее улыбку.

— Ты промок до костей.

— Мне это было необходимо.

— Садись. Давай я принесу тебе полотенце.

— Все в порядке, дорогая.

Она достала полотенце из бельевого шкафа и снова подошла к нему.

— У меня есть новости о Джо. — Глаза у нее влажно блестели.

— Ради всего святого, выкладывай, Эллен.

Она обернула полотенце вокруг его головы и заговорила таким тоном, словно они обсуждали потерявшегося кота:

— Представляешь, он объявился у Эйдена.

До того как Джо удрал, она сидела запершись у себя в комнате: бракосочетание Дэнни совсем лишило ее сил. Но когда мальчишка сбежал, она вышла и принялась за уборку, сообщив Томасу, что вновь стала собой, и попросив его оказать ей любезность и найти их сына. А когда она не убиралась, то бродила из комнаты в комнату. Или вязала. И постоянно спрашивала его, что он предпринимает, чтобы отыскать Джо. Она вела себя и говорила как встревоженная мать, но общающаяся не с мужем, а с каким-нибудь постояльцем. Томас уже давно утратил с ней душевную связь, довольствуясь той нежностью, которая иногда звучала в ее голосе, но редко отражалась в ее глазах, постоянно чуть-чуть возведенных, точно она беседует лишь сама с собой. Нет, он не знал эту женщину. Он не сомневался, что любит ее, потому что они много лет вместе, потому что они притерлись друг к другу, но годы же их и развели, выхолостив их союз, превратив его в некое подобие отношений между хозяйкой бара и самым постоянным завсегдатаем. Любишь по привычке, а еще потому, что нет ничего лучшего.

Но в том, что касается их брака, вина лежала только на нем. Она была девчонкой, когда они поженились, и он обращался с ней как с девчонкой, но однажды утром, бог весть сколько лет назад, проснулся и захотел, чтобы на ее месте оказалась зрелая женщина. Но было уже слишком поздно. Так что он любил ее памятью. Любил ее какой-то частью своей личности, которую давно перерос, потому что сама-то она не выросла. И она его любила (хоть он уже в этом не был уверен) потому, что он не разбивал ее иллюзий.

«Как же я устал», — подумал он. Но вслух сказал:

— Он у Эйдена?

— Да, он там. Эйден звонил.

— Когда?

— Не так давно. — Она поцеловала его в лоб: за последнее время он ничего подобного припомнить не мог. — Мальчик в безопасности, Томас. Чаю?

— Он его приведет, Эллен?

— Он сказал, что Джо хочет провести у него ночь, а Эйдену надо на собрание.

— Ах на собрание.

Она открыла буфет, чтобы достать чашки.

— Эйден сказал, что приведет его утром.

Томас прошел к телефону, стоявшему в коридоре, и набрал домашний номер Марти Кенелли, жившего на Четвертой Западной. Портфель он положил под телефонный столик. Марти ответил на третьем гудке. Как всегда, в трубку он не говорил, а кричал:

— Алло! Алло! Алло!

— Марти, это капитан Коглин.

— Это вы, сэр? — проорал Марти, хотя, насколько было известно Томасу, больше ему никто никогда не звонил.

— Это я, Марти. Нужно, чтобы ты пригнал машину.

— В такой дождь ее будет заносить, сэр.

— Я не спрашивал, будет ее заносить или нет. Пригони ее сюда. Даю тебе десять минут.

— Есть, сэр!

Когда Томас вернулся на кухню, чайник уже почти закипел. Он снял рубашку и вытерся тем же полотенцем. Заметил, как поседели у него волосы на груди, и перед ним мелькнуло видение: его собственное надгробие. Он прогнал его, полюбовавшись на свой плоский живот и бицепсы. Пожалуй, если не считать старшего сына, он и теперь, в свои закатные годы, ни с кем не побоялся бы сойтись в рукопашной.

Ты уже почти три десятка лет как в могиле, Лиам, а я вот по-прежнему крепко стою на ногах.