Настанет день

— И мерзкий, — добавил он. — Такие жрут и жрут тебя, пока одни косточки не останутся.

Глава двадцатая

Уйдя из особого отряда, Дэнни снова начал патрулировать свою прежнюю территорию, подотчетную 1-му участку, здание которого располагалось на Хановер-стрит. В напарники ему дали Неда Уилсона, которому оставалось два месяца до пенсии и на службу было начхать уже пять лет как. Почти всю свою смену Нед проводил в «Костелло» за выпивкой и картами. Обычно они с Дэнни видели друг друга только сразу после того, как заступали (минут двадцать), и перед самым окончанием вахты (минут пять). Все прочее время Дэнни был предоставлен самому себе. Если выпадало трудное задержание, он звонил в «Костелло» с уличного полицейского телефона, и Нед поспевал как раз вовремя, чтобы отвести задержанного вверх по ступенькам участка. А так Дэнни бродил один. Он обошел весь город, заглядывая во все участки, до каких только мог добраться за день: во 2-й, что на Корт-сквер, потом в 4-й, на Лагранж, потом в 5-й, что в Саут-Энде, и так далее и так далее. Три участка — в Западном Роксбери, Гайд-парке и на Джамайка-плейн — поручили Эммету Стрэку; 7-й, на востоке, — Кевину Макрею, а Марк Дентон занимался Дорчестером, Югом и брайтонским участком — номер 14. Дэнни же взял на себя остальные — в центре, в Норт-Энде, в Саут-Энде и в основной части Роксбери.

Перед ними стояла задача вербовать сторонников и получать свидетельства. Дэнни вовсю строил из себя рубаху-парня, улещал, уговаривал и в итоге убедил многих написать отчеты о своих расходах в сравнении с доходами и об условиях работы. Он привлек также шестьдесят восемь человек на собрания Бостонского клуба.

Работая под прикрытием, он испытывал такое острое отвращение к себе, что теперь даже поражался, как ему вообще удавалось с этим заданием справляться. Между тем время, которое он уделял клубу в надежде создать профсоюз, наделенный действенной переговорной силой, порождало в нем чувство страстной, едва ли не проповеднической целеустремленности.

Вернувшись однажды днем к себе в участок с тремя новыми свидетельствами патрульных из 10-го, он решил: вот оно, то, до чего он пытался доискаться со времен Салютейшн-стрит, та причина, по которой судьба его пощадила.

Среди своей почты он обнаружил записку: отец просил заглянуть вечером после смены. Дэнни знал по опыту, что такие отцовские вызовы обычно ничего хорошего не предвещают, но все же сел на трамвай и отправился в Южный Бостон. За окнами сыпал легкий снежок.

Дверь открыла Нора, и Дэнни сразу понял, что она его не ожидала. Она одернула на себе свитер домашней вязки и отступила назад:

— Дэнни.

— Добрый вечер.

После гриппа он ее почти не видел, да и своих родных почти не видел, если не считать того воскресного обеда несколько недель назад, где он познакомился с Лютером Лоуренсом.

— Заходи.

Он переступил порог и размотал шарф:

— А где мама и Джо?

— Уже легли, — ответила она. — Повернись.

Он послушался, и она щеткой отряхнула снег у него с плеч и со спины.

— Вот так. Теперь давай его мне.

Он снял пальто и уловил слабый аромат ее духов, которыми она пользовалась очень редко. Розы, чуть-чуть апельсина.

— Как ты? — Дэнни посмотрел в эти светлые глаза, думая: «А ведь я умереть за нее готов».

— Отлично. А ты?

— Все в порядке.

Она повесила его пальто и аккуратно разгладила шарф рукой. Это было для нее необычно, и у Дэнни на секунду перехватило дыхание, он стоял и смотрел на нее. Она повесила шарф на отдельный крючок, снова повернулась к нему и почти сразу же опустила глаза, словно ее поймали на чем-то постыдном.

Я все сделаю, хотел сказать Дэнни. Что угодно. Я был дурак. И с тобой, и уже после тебя, и теперь, когда вот так стою перед тобой. Дурак дураком.

Он произнес:

— Я…

— Ммм?

— Прекрасно выглядишь.

Она снова встретилась с ним глазами, и взгляд у нее был ясный и почти теплый.

— Не надо.

— Что не надо?

— Ты знаешь, о чем я. — Она глядела в пол, сложив руки на груди и обхватив ладонями локти.

— Я…

— Что?

— Виноват.

— Я знаю. — Она кивнула. — Ты уже достаточно наизвинялся. Более чем достаточно. Ты пекся, — она подняла на него глаза, — о респектабельности. Разве не так?

Господи, только не это слово, опять это слово, и прямо ему в лицо. Если бы он мог, то изъял бы это словцо из своего лексикона, безвозвратно уничтожил, чтобы оно никогда не приходило ему в голову, а следовательно, никогда не слетало с губ. Он был пьян, когда его произнес. Пьян и к тому же поражен ее ужасными откровениями об Ирландии. О Квентине Финне.

«Респектабельность». Вот черт.

Он развел руками, словно ему не хватало слов.

— Теперь моя очередь, — проговорила она. — Респектабельной стану я.

Он покачал головой:

— Нет.

И по гневу, залившему ее лицо, он почувствовал, что она снова неправильно его поняла. Он имел в виду, что респектабельность — недостойная для нее цель. Но она, как видно, решила, что он хотел сказать — она и респектабельность две вещи несовместимые.

Прежде чем он успел объяснить, она проговорила:

— Твой брат сделал мне предложение.

Сердце у него застыло. И легкие. И мозг. И кровь в жилах.