Наследство одержимого

Сергей по-школьничьи топтался за черным алтарем, перебирая сырыми руками по пыльной столешнице. Дрожь мелким холодным горохом скакала под рубашкой, сотрясала челюсти. «Всё! Это всё! Но неужели они не остановятся?? Ведь человек же, люди… Как?? Ведь это будет убийство — и не боятся?! Не-у-же-ли…» Жалкое примирительное повизгивание просачивалось меж вибрирующих зубов, но толку от него, понятно, не было никакого; никто его даже не слышал. Пометавшись эдак за алтарем и поняв, что другого выхода нет, учитель шмыгнул к той самой двери, из которой пять минут назад с таким энтузиазмом вылетел. «Пусть лучше Он, пусть Он, только не эти, не вилы, не Филарет, у-у-у!!!» Однако дверь, сливавшаяся со стеною, была плотно закрыта, и не было на ней ничего, за что можно было бы потянуть!

Всё!! Вот уже загородили проходы справа и слева от алтаря. Вот уже на сам алтарь вскарабкался вместе со своими вилами быковатый Саня, а вслед за ним, — суча короткими грязными руками, — какой-то всклокоченный мужичишка со сморщенным скопческим лицом. Из толпы ему подали большущий березовый дрын, и мужичишка начал азартно тыкать им в воздухе, пытаясь достать Сергея. Стоявший с краю бородач в синей олимпийке со второй попытки подсадил на алтарь отца Филарета, все так же не выпускавшего из рук топора и библии. Сергей прижался к стене между дверью и зашторенной нишею, зажмурил глаза, как вдруг…

Как вдруг набыченный Саня, сделав очередной короткий шаг по резной дубовой доске, ни с того ни с сего оступился и с воем полетел с метровой высоты куда-то назад и вбок, цепляя по дороге и всклокоченного мужичишку; березовый дрын мелькнул над головами, толпа охнула, все смешалось, спуталось, закопошилось одной матерящейся, изумленно-злобною кучей под черным алтарем. Кого-то в этой куче ожгли факелом, кто-то едва не напоролся на свои же вилы; вскинулся тощий кулак над толстым рукавом, бухнул в чей-то ватниковый бок…

Парчовая занавесь за спиною Сергея шевельнулась, и не успел он двинуться, как над его ухом знакомо и ехидно прошелестело:

— Прости им, ибо не ведают, что творят… Еще бы! Эти люди весьма и весьма пьяны…

Учитель выдохнул и обернулся. Призрачный нелюдь был уже тут как тут. Мрачней окружающего мрака, пуская рубиновыми глазами сумеречное кошачье сияние, демон доктора Эспенлауба тихонько парил над полом, сгущался и высветлялся, превращаясь постепенно в прадедушку Аполлона Леонардовича.

Перед алтарем раздался первый хриплый вопль осознания. К нему тут же присоединились другие вопли, и трусливые шорохи, и пораженный сдавленный мат… Один за другим вставали Филаретовы ополченцы с полу, а кто-то не вставая отползал подальше, с торопливой искренностью осеняя себя крестом. С одним из мужиков случилась истерика. Он протяжно взвыл, схватил себя за горло, закашлялся и помчался по церкви. Один Филарет был как будто спокоен. Первое оцепенение быстро отпустило пьяного попа, он размашисто перекрестился и теперь все так же мужественно и одиноко, хоть несколько и дергано, вышагивал по поганому алтарю, потрясая топором и Новым заветом. Чувство реальности окончательно испарилось из косматой головы иерея; он ступал по жертвенному черному столу, как по сцене, ликуя всем проспиртованным нутром своим в предчувствии небывалого подвига. При этом поп гундосо скороговорил:

— Гос-споди, Боже Наш! Велика есть сила Твоя, бесконечна милость Твоя! В годину соблазна, и отвращения, и лукавства уповаем на Тебя, Господи!! Сокруши дланию Своей, мышцою-ю Своей, чресл… тьфу!!! (прости, Господи!!) крепостью Своею сокруши, сокруши лукавого, неверного, покарай отступников, устраши устрашающего мя, устрашающего мя устраши, мя устраша… ши… мя… мя… С нами сила Господня да пребудет! Аминь!!! — сорвался в конце концов на старый универсальный лозунг хмельной иерей.

— Ну и дура-ак… — презрительно пробурчал Аполлон Леонардович, — что ж, он вполне заслуживает своего сана…

— О, какая встреча! — тихо воскликнул он уже другим, «светским» голосом, — к нам, кажется, изволил явиться и наш доктор!

Дверь вдали зарычала ржавыми петлями, и в церковь ввалилась непонятная темная фигура. Сначала Сергей подумал, что на вошедшем напялен какой-то вычурный маскарадный костюм, но стоило темной фигуре приблизиться, как все убедились, что маскарадом тут и не пахнет, а пахнет самым настоящим разлагающимся трупом, каковым, в сущности, и являлся этот самый вошедший. Кожа на его почерневшем лице свисала драными лохмотьями. Один глаз утопал в мокрой глазнице так, что его вовсе не было видно. Другой же, раздутый и переполненный гноем, наоборот, почти вываливался из своей орбиты. Догорающие факелы замерших в смертном ужасе мужиков и полная луна за пыльными окнами пятнами высвечивали грязный, рваный, зловонный балахон, в котором Сергей распознал черный плащ со светлым ворсистым воротником, какие появились год назад на каждом пятом и о каком учитель тоже одно время мечтал…