— Так и бывает, если переживешь первые бои, потом уже не так страшно, — неожиданно произнес Жан с ужасным акцентом, но я его понял и кивнул.
Мда уж, философские разговоры немного развеяли меня, но внутри-то я был действительно сжат, потому что не знал, чего мне ждать. Если бы я знал, было бы легче. Плаха так плаха, разговор с царем так разговор, а тут полная неизвестность. Можно, конечно, было бы спросить у Яна, не факт, что он мне ответил бы, поэтому я и не стал интересоваться.
Тем временем мы приблизились к воротам кремля, над которыми висела икона, и я резко спрыгнул с лошади, заставив Яна и Жака схватиться за сабли, весящие на поясах, да и остальные иностранцы прореагировали весьма нервно, и на меня были наставлены их то ли копья, то ли алебарды.
Вот только я перекрестился, отвесил поклон иконе, вслед за мной и стрельцы так поступили, и я приметил даже несколько одобрительных взглядов.
Пройдя ворота, я вновь запрыгнул на коня и осмотрел внутреннее убранство кремля, виднелись каменные церкви и соборы. Какие-то хозяйственные постройки и даже несколько подворий. Были и деревянные терема с закрытыми дворами, в том числе и каменные палаты.
Отряд же продолжал свой путь, и, проходя мимо одного из деревянных дворцов на втором этаже, за деревянным ограждением я заметил людей, среди которых и стоял Лжедмитрий в окружении свиты.
«Пора завязывать называть его Лжедмитрием, даже про себя, царь Дмитрий Иоаннович, и только так!» — мелькнула мысль.
Двигаясь в седле, я отвесил ему поклон, и он кивнул, как мне показалось, весьма благосклонно.
Глядя на меня, Ян поднял голову, глядя на дворец, и, заметив царя, тоже отвесил поклон, стрельцы же прокричали здравницы.
Вот только среди свиты я заметил не менее знакомое лицо, там был один поляков, которым мы намяли бока и искупали в помоях, и, судя по его взгляду, он меня тоже признал.
Мы проехали мимо к рядом стоящему деревянному двухэтажному дворцу, меня провели в одни из покоев и там оставили, не забыв запереть и забрать сумку с грамотами.
Хоромы были царские, ну, или княжеские, обставлено все богато, целых три комнаты, да еще и небольшая библиотека из пяти книг, и лишь одна из них на нашем языке, молитвенник, остальные то ли на греческом, то ли на латыни, а может, еще на каком мне незнакомом языке.
На столе были письменные принадлежности, стопка бумаг, да и кровать имелась с настоящей периной, а в одном сундуке я обнаружил запас свечек из воска.
— Мда уж, — вырвалось из меня.
До самого вечера я просто провалялся в кровати, не хотелось вообще ничего сделать, какая-то апатия наступила. Ощущение было, что я сделал ставку на свою жизнь и проиграл. Проиграл не только ее, но и возможно тех, кто стал мне близок. Тех, кто поверил в меня и доверился: дед Прохор, Прокоп, Богдашка и другие. О князьях я даже не думал, они не много потеряют, ну максимум в ссылку отправят ну или в монастырь, но это уже сомнительно было. Главное было другое: смута с моей смертью так и произойдет, и все это вместе причиняло мне боль.
Ближе к вечеру в палаты заглянул дюжий иноземец со служанкой и на стол поставили снедь, с умопомрачительными запахами. Только я и с места не сдвинулся.
Когда наступила ночь, я забылся тревожным сном, мне ничего не снилось только темнота.
С утра же меня навестил батюшка, и попытался завести со-мной разговор о том, что люди грешны и мне стоит покаяться в грехах своих и все ему рассказать.
Так я и рассказал, как нашел сундук отца, как прочитал грамоты и все, что касалась моего наследства, мне скрывать не чего было. О стекле естественно я умолчал, и так наверняка раскопают.
После ухода священника, мне жутко приспичило в туалет, да так, что из глаз чуть не полилось, так что пришлось долбиться в дверь и ругаться. Открыли ее не сразу, спустя пару минут. За дверью оказались иностранцы плохо говорящие по-русски, так что пришлось еще и офицера звать, а потом и с ним ругаться объясняя, что я хочу в туалет, и если меня туда не отведут, я прямо под дверь сделаю свое дело и плевать на все. Пусть стоят и нюхают, если не хотят вести.
С горем пополам я вырвал себе эту привилегию и меня отвели в местный клозет, я был счастлив, и такое облегчение наступило.