Нашедшие Путь

Закончив с настройкой, Борис сыграл какую-то мелодию, переключился на другую, потом на третью. Заинтересовавшиеся студенты засыпали Бориса вопросами и предложениями, а придя к соглашению, затянули песню. Откуда-то появилась вторая гитара, грациозно управляемая худенькой студенткой по имени Даша. Перехватив вскоре инициативу и попросив Бориса подыгрывать, Даша спела несколько песен.

Борис не мог скрыть удивление:

— Не думал, что кто-то из современной молодёжи может петь песни Визбора и Окуджавы.

— Что же мне «попсу» что ли петь?.. Я хоть и блондинка, но не на столько же!.. Я вот тоже не подумала бы, что ты был в тюрьме… А ведь ты был в тюрьме?

— Достоевский тоже был на каторге — и что?.. А ты как определила, что я был в тюрьме?

— Заметно. У меня отчим заключённых возил; меня на экскурсию приводил в спецвагон.

— А отец?

— Отца убили… Я ещё маленькая была… Тебя тоже в спецвагоне возили?

— Было и такое.

— Страшно там… А в тюрьме, наверное, очень страшно.

— Очень, — согласился Борис. — Старайтесь туда не попадать.

— Жить надо честно, — тогда и не попадёшь, — уверенно заявил хозяин, захваченной Борисом, гитары.

Борис горько усмехнулся и спросил:

— Тебя как зовут-то?

— Николай.

— Так вот, Николай, запомни: в тюрьму в этой стране может попасть любой; для этого совсем не обязательно совершать преступление… У меня, кстати, хороший друг есть, — тоже Николай…

— Он — тоже уголовник?

— Нет, он — священник; правда, говорят, что тоже через зону прошёл.

— Руки выворачивать там же научились — на зоне?

— Не на зоне, а в спортивном клубе.

— А у тебя почта электронная есть? — наивно поинтересовалась Даша.

— Нет.

— Я тебе свой электронный адрес запишу; когда заведёшь почтовый ящик, напиши сообщение; а-то вдруг и в самом деле будешь как Достоевский… Можешь ты что-нибудь сочинить? Я — могу.

Наигрывая простенькую мелодию, Даша пропела несколько строк.

— Ну как?

Борис пожал плечами, но тут же спохватился и сказал:

— Нормально… наверное.

— Теперь ты.

Поперебирав немного струны, Борис начал скорее даже не петь, а говорить вполголоса, подстраиваясь под звучание гитары:

Поезда бегут, поезда;

Серпантином кружат дороги;

Вновь за окнами — города,

Их осталось уже не много…

Мне осталось не много дней

И не много разлук осталось;

Всё заметнее, всё видней

Вековая моя усталость,

Вековая моя тоска,

Вековая моя тревога…

Я не знаю наверняка

Был ли Путь… но была — дорога.

Разорву свой непрочный сон;

Вспомню плеск воды на плотинке,

Да колоколов перезвон,

Голос Галича на пластинке…

Голос Галича был так тих,

Он звучал дождю в унисон;

Вспоминался забытый стих;

Не понятно: где — явь, где — сон…

Вспоминался минувший век…

— Как у вас там всё?.. Шито-крыто?..

Ты зачем живёшь, человек?..

Как у вас там теперь «элита»?..

Я вопросом застигнут врасплох;

Я не знаю, что мне ответить…

— Я, пожалуй, был слишком плох;

А пожить мне, вроде, не светит…

А «элита», — да что о ней?.. —

— Я подумал, что сам он знает. —

— По сей день с тех далёких дней,

Это — то, что всегда всплывает,

Всё всплывает и всё бурлит;

Ведь «элита» — псевдо-элита:

Нашумит всегда, намутит

И, действительно, всё «шито-крыто»;

И «попса» на ушах — лапшой,

А шансон — обветшал и сник,

И почти что не слышен Цой,

И Высоцкого хриплый крик;

Окуджава — давно затих

И не слышно почти Талькова;

Под пустой, под «попсовый» стих

Мы «живём» теперь — бестолково;

В «телеящиках» — чепуха:

Море пошлости и разврата…

Как легко, не боясь греха,

Мы прошли рубеж «невозврата»!..

Собеседник качал головой,

Удручённый моим ответом,

Долго сетовал как живой

И, сутулясь, ушёл с рассветом.

Мне хотелось пойти за ним,

Но накрыл с головой туман…

Что имеем — то не храним;

Получаем взамен — обман…

И душа — как кривой урод;

В ней — отчаяние и сомнение…

Раньше — был в России Народ;

А теперь в ней — лишь население.

Вовлекает самообман

В бесполезную кутерьму…

Поутру — бывает туман;

Днём и вечером — всё в дыму.

— Ужас — как мрачно, — заключила Даша, перестав подыгрывать. — А повеселее что-нибудь?

— «Весёлая покойницкая» Высоцкого подойдёт?

Даша засмеялась и отрицательно покачала головой.

— Тогда, может быть, Николай что-нибудь изобразит?

Николай потянулся было за гитарой, но, поморщившись, отказался:

— Рука болит.

— Ну извини, — сам виноват.

Теперь — за разговорами время летело быстро. Борис заметно повеселел; Дмитрий же — наоборот всё больше мрачнел.

— Что-то ты, Дима, какой-то невесёлый… Что случилось? — поинтересовался Борис.

— Чем ближе к дому, — тем больше сомневаюсь, что я там кому-нибудь нужен… А тебя кто-нибудь будет встречать?

— Не думаю… Я только приятелю одному сообщил, что приеду.

Дмитрий как-то виновато посмотрел на Бориса и хотел было что-то сказать; но Борис уже опустил взгляд и, старательно выводя мелодию, пропел:

…Кто меня там встретит, как меня там примут

И какие песни там теперь поют…

Дмитрий покачал головой и проговорил задумчиво:

— Напутал слегка… Вот приеду — буду несколько дней подряд сидеть у магнитофона, Высоцкого слушать.

***