Наше время не пришло

Мы в скорой. В глазах постоянно темнеет, но все это полная хуйня. Лали. Моя девочка, моя родная. Жива, здорова. Снова в глаза ее смотрю. Она плачет. Шепчет мне что-то так нежно, что сердце сжимается. Я не могу шевелиться. Каждый вдох приносит невыносимую боль, но я сосредотачиваюсь на ощущении ее руки в своей. Я сжимаю ее так сильно, как могу. Я хочу побыть с ней напоследок. Хочу почувствовать ее перед разлукой. Чтобы, даже если сотрут память, я помнил ее. Чтобы она въелась в мой сломанный мозг. Ей страшно. Но Лали не о чем бояться. Я хочу сказать ей это, я хочу сказать, что я больше ничего не боюсь.

Я не спас их. И это убивало меня. Не давало жить. Но я, наконец-то, понял, для чего я остался здесь. Лали. Ее жизнь теперь в безопасности. Она будет жить. И это самое важное. Я хочу сказать ей, как сильно люблю ее. Я знаю — вижу ее в последний раз. Во рту привкус крови — и это конец. Но так надо. Не нужно плакать, Лали. Маленькая моя. Моя девочка, умница. Моя сладкая.

Перед глазами всплывает лицо врача. Он что-то спрашивает у меня. Говорит четко, громко, едва ли не по буквам. Эй! Я не умственно отсталый! Вот только ответить выходит сорванным шепотом.

Я слышу их голоса. Докторов. Слышу, как Лали звонит кому-то. Плачет. Сука, почему она плачет?! Моя девочка не должна быть расстроена. Пусть лучше ненавидит меня. И где долбанный Арс, почему она все еще одна?!

— Аллергия есть? Ты меня слышишь? На меня смотри! — сыплются вопросы новых лиц в белых халатах. Один из них пытается приподнять меня, отчего меня накрывает новой волной боли. Он хочет натянуть на мою шею и грудь шину. Меня колотит от боли, и они скручивают меня. Чертовы уроды!

— Вколите что-нибудь, больно, — прохрипел еле слышно. Силы покидали, а боль затапливала.

— Терпи, скоро приедем.

Я отключался. Кратковременно. Потом приходил в себя. После третьего раза я очнулся уже в больнице. Меня везли по коридору. Перед глазами — белый потолок. Ее руки больше не ощущалось.

— Лали… — прохрипел, пытаясь позвать. Стало страшно. Без нее. Мне не хотелось умирать. Но я не идиот. Даже в таком состоянии, и судя по выражениям их лиц, я понимал, что дело дрянь.

Меня завезли в какое-то помещение. Напоминало кабинет рентгена.

— Хватит, лучше не будет. Я разберусь на месте, — раздался мужской голос. Он был сосредоточен, но даже так я узнал его. Макс.

А потом заговорил еще один врач. Его голоса я не узнал.

— Ты будешь вести операцию? Выглядишь ты не совсем собранным, — в голосе второго слышался укор.

— И что, бл*дь?! Что ты собираешься сделать?! А?! — Макс был зол. Я никогда еще не слышал, чтобы он кричал на кого-то. Но сейчас он орал так, что, несмотря на охренительный шум в голове, мои уши заложило.

Евграфов подошел ко мне. Он стоял у изголовья. Мне хотелось спросить у него, что за хрень со мной? Хотелось подбодрить его. Какого он такой злой? И вообще, как оказался здесь. Но сил не хватало ни на что.

— Ты же понимаешь, Максим, у нас нет такого оборудования. Мы не ортопедия. Ногу не восстановить… — послышался шелест бумаг. А потом, словно взрыв, рев Евграфова.

— Пошел ты на хуй, понял!? У этого парня будет нога. И я, бл*дь, сделаю все, чтобы так и случилось!

— Ты же понимаешь, что это риск, — вторил ему второй. Он тоже был зол. — Ты нарушаешь протокол. Ты не имеешь права проводить операцию.

— А ты останови меня… Ну?

— Что ж, Макс. Я хотел как лучше. Но теперь я умываю руки.

Меня снова куда-то покатили. Несколько медсестер срезали одежду прямо с меня. Операционная. Яркий свет ламп, прямо как там, на дороге, фары той машины ослепили меня. Что-то вкололи, поставили датчики. А я, как ненормальный, все это время высматривал Макса. Даже в настолько поломанном состоянии рядом с другом мне спокойно.

Наконец-то лицо Евграфова склонилось надо мной. Он был весь в белом, даже лицо спрятано за маской. Но я знал, это он. Наклонившись надо мной так, что я мог слышать его, он заговорил.

— Все будет нормально. Помоги мне, — друг сжал мою ладонь.

— Лали… — прохрипел еле слышно. Но он понял, о чем я говорю.

— С ней все в порядке. Она вызвала меня. Сейчас нужно тебя выручать.

Макс исчез. А через пару секунд показалось лицо другого мужика. Он тоже был в маске. Анестезиолог.

— Привет! Слушай, мужик, надо будет потерпеть… — его взгляд бегал по разным сторонам. А меня, несмотря на боль, начала одолевать злость. Какого хрена они со мной, как с инвалидом? Я, бл*дь, и так каждую секунду терплю. Нехер мне об этом твердить!

— Что там с сердцем? Аллергия есть? Что ему кололи? — спросил мужчина, обращаясь к кому-то из снующих вокруг меня медсестёр. Потом начался врачебный разговор. Они сыпали терминами, я ни хрена не понимал.

Анестезиолог снова склонился надо мной.

— Анестезия — местная блокада. Прости, друг, в твоем случае только так.

Потом снова показался Макс. Его лицо было сосредоточенным. Я чувствовал его волнение, но, несмотря на это, Евграфов выглядел собранным.

— Скажу прямо — ноги у тебя почти нет, — слова Макса — словно гром среди ясного неба. Оглушили. Я даже о боли забыл на пару мгновений. Лежал и пялился на него, как идиот.