Наш Современник, 2009 № 03

— Эта мода к нам из-за океана приползла, — объяснял Борис. — Что говорить, какие там мотоциклы — просто мечта для тех, кто понимает! Эти чудища покруче будут, чем какие-нибудь навороченные джипы! Или, по крайней мере, вровень с ними! Да еще Голливуд их раскрутил! Вот и у нас свои байкеры появились. Ты не думай, это не отморозки какие, не шпана, у тех жила лопнет такую технику завести! Это богачи! Суперы! Топы всякие! Или детки ихние, не знают, чем себя занять.

Они и глубже заплывали:

— Слыхал такое слово "Бентли"? Сверхдорогая машина! Там-то богатые актеры на них катаются, в крайнем случае, знаменитости. А миллионеры, у них, между прочим, не выпендриваются, как наши, кто до шальных денег добрался. Богатство скрывать надо!

— Таись, скрывайся и молчи?

— Во-во! Тот, кто умен, бирюльки в носу не носит. Скромно одевается. Много не кричит. А у нас, мне кажется, нарочно по-дурацки все делают. И всю свою шелупонь тоже специально так воспитывают. Мол, гуляй, пока богатый да молодой. Ну так вот! "Бентли" — для одних… "Порше" — для других. Мотики для третьих. И никто из них — слышишь! — не пашет, не сеет, не жнет! Ну, а нам-то что? Им — все, нам — ничего? Несправед-ли-и-иво!

Глебка смеялся, как Боря это словечко растягивает. Был с ним солидарен. Еще как! Так или иначе подбирались к собственному существованию.

— А что с нами-то будет, Борик? — спрашивал Глебка, да и не раз. И не раз, но по-разному отвечал Боря. Шутя отвечал:

— Станем с тобой миллионщиками! Грабанем банчок какой. Уедем на Канары.

Глебка смеялся:

— Не банчок, а бачок! Сливной! В школьном туалете! Серьезно отвечал:

— Да на работу надо устроиться, а там, глядишь, повезет, подфартит, что-нибудь выпадет наудачу.

И совсем печально говорил:

— Не знаю, братишка! Ничего-то я не знаю! Будто повязали мне на глаза черную повязку! Все слышу, все понимаю. Ничего не вижу.

6

Для Глебки это был конец десятого класса, впереди — последний, с экзаменами и с окончательным выбором: куда дальше-то грести? Борик его слегка подутешил, мол, вспомни, что у тебя в поленнице, за это можно не только в платный институт поступить, но и диплом купить. Неважно, что тебе вроде мало лет — плати деньги, и ты в дамках! А уж ежели не пожи-дишься, то и диссертацию покупай, даже докторская, толкуют знающие, полсотни кусков в баксах. Да, цена хорошего автомобиля, но ведь машина-то износится, поржавеет, постареет, а этакая корочка на всю жизнь. Конечно, он пошучивал, подъелдыкивал, но ведь и правду толковал.

— Чего же, — удивлялся Глебка, — богатенькие-то не торопятся? Ведь всех своих чадушек, поди, могут запросто отоварить?

— Могут, — смеялся Борис, — и отоваривают, не боись. Только втихую, не так просто, это тебе не магазин, хотя и лавка. Такие дела лишь посвященные клепают. В тишине. В великой тайне.

— Чего же мы-то не посвященные? Потому что деревенские? Без блату? Без связей?

И выходило, что если по-честному, так Глебке и ходу нет. Не было у него никаких ни к чему страстей — ни к точным предметам, там везде трояки, ни к неточным — и там коли даже четвертаки, так натянутые, за счет речи и языка, которые были не шибко умны и вычурны, но зато бойки, особливо ежели надо спасаться.

Глебка знал — в истории там или литературе, коли слаб, забалабонить надо! Голос повысить. Вспомнить вообще все, что знаешь, и плести без ог-ляду — смотри-ка, и выпадет четвертинка вместо угрюмого трояка. Кураж тут и скорословие все же имеют свою власть, а может, усталая учительница заслушается этим торопливым словоблудством, задумается о чем-нибудь своем, упустив нить ученического повествования, потом опомянется, встряхнется — о чем это он? — да махнет рукой, э, живи, малый, мели, Емеля — твоя неделя. И правда, не раз вывозило Глебку это его если и не умение, то вроде как нахальство: главное — громко, уверенно, вперед!

И все же, думая о себе откровенно, знал Глебка, что нет у него, как и у многих других соседей по классу, ни к каким ученьям особого интереса — спасибо, родная школа…

Правда, интересы все же были. Первый — это, конечно, компьютер, интернет, вездесущая "мышь". Второй интерес — книжки. И это было благом для подросшего Глебки, потому что остальные-то миллионы, на диванах домашних, на стульях и прочих присестах беспривязно воспитывались однооким чудищем, которое глазом своим квадратным не только вглядывалось, сколько само себя разглядывать принуждало, предъявляя всякую чушь. И хоть цвет глаза этого считается голубым, на самом-то деле он мрачный, и хоть слово это вовсе не цвет обозначает, а состояние души, — именно этим состоянием и обесцвечивало чудище всех, кто в него вглядывался, уравнивая при этом между собой подряд тех, кто не имеет иммунной прививки — и способных, и умственно больных, и удаленьких, и неподвижных душою — всяких-всяких, почти всех.

Мрачный цвет смысла выравнивает молодняк, научая одинаково глядящих одинаково же понимать и думать, одинаково выражаться, одинаково смеяться и даже похоже плакать.