Наш Современник, 2005 № 11

«Пиши о главном», — говорят.
Пишу о главном.
Пишу который год подряд
О снеге плавном.

О желтых окнах наших сёл.
О следе санном,
Считая так, что это всё —
О самом, самом.

Пишу о близких, дорогих
Вечерней темью.
Не почитая судьбы их
За мелкотемье…

Это же был смелый вызов, брошенный в начале семидесятых годов номенклатурным структурам. Определение своего земного, человеческого главного пути на нашей грешной земле. Он был поэтическим оправданием земного поколения, рожденного в пятидесятые. Он и в мистике своей простодушно шел к Православию, минуя новомодные поэтические увлечения.

Зачем он вообще ушел так рано в мир иной? Для меня это остается загадкой. Еще недавно, дня три назад, стояли с ним в фойе писательского дома в Хамовниках, говорили о предложенной мной теме книги о нашем поколении «Эпоха одиночек», взгляды совпадали во многом, он говорил о своей, на его взгляд, неудавшейся судьбе, о природе русского поэтического таланта, о тревожном пути нашего брошенного в пустоту застоя поколения. Он один из немногих в Москве высоко ценил провинциальную русскую поэзию, знал многих своих сверстников из дальних сибирских и северных городков и поселков. Он и себя всю жизнь считал провинциальным поэтом, не стыдился этого звания, верил в особую сокровенную судьбу этого многочисленного сословия. Он отважился написать стихотворение «Провинциальные поэты», подчеркнув их мистическую в истории России роль.

В любом заштатном городишке
Их легионы, их в излишке.
Поверь: они читают книжки,
Я грех неправды не приму!

Трудолюбивы, неподкупны,
Хоть ссорятся, но — совокупны,
Числом уж точно недоступны
Иноплеменному уму.

…Гуськом, впотьмах, почти на ощупь.
Щадя торжественный снежок.
Идут поэты через площадь
На поэтический кружок…

И потешаться некрасиво
Над бденьем сим. Так я к чему?
К тому, что — выживет Россия,
Непостижимая уму.

Это гимн всем провинциальным поэтам России на все времена. Он был и будет нужен им всем. И вдруг Коли Дмитриева не стало. Я даже почувствовал какой-то нелепый упрек к нему, почему и зачем ушел, когда мог еще так много сделать. Ушел в самое свое творческое время. Ушел, не исписавшись, не долюбив, не озлобившись на жизнь. Ушел так же внезапно, как и взлетел в начале семидесятых. Тридцать лет яркого непрерывного творчества, которое так не хотели видеть ни чиновники, ни завистники, ни чужаки. Впрочем, так же внезапно ушли и Толя Афанасьев, Слава Дёгтев, Владимир Славецкий, Петя Паламарчук — друзья, сверстники, явные лидеры нашего поколения. Смерть увела их за собой в XX век. Может быть, национальной русской литературе уже закрыта дорога в третье тысячелетие? Патриархальные представления о литературе дозволены лишь для уходящей натуры? Для исчезающих в безмолвии одиночества?

Может быть, тем самым смерть показывает и место действия моего поколения — конец прошлого столетия. Отказывает «Эпохе одиночек» в освоении третьего тысячелетия?

Цыганка нагадала мне,
Что я проснусь в другой стране,
Но я схитрил и не проснулся.
Бреду сквозь милосердный сон,
И вот влекущий чудный звон,
Небесный гул ушей коснулся.
…………………………………….
И узрил я: клубится пар.
Резвятся бесы, и угар
Привычно отроки вдыхают,
В почете смертные грехи.
И те в том сонмище плохи,
Кто плохо Русь святую хает…

Это уже из его последних стихов. Никогда не касавшийся пафосных тем и чуравшийся любой политики, в последние годы своей жизни Николай Дмитриев, как и многие другие крупнейшие мастера русской литературы — Василий Белов, Валентин Распутин, Николай Тряпкин, Татьяна Глушкова, — осознанно идет в литературу протеста. Но и в этой литературе, в протестной поэзии у него своя простодушная нота. Он держит ответ перед своей землей и своими родными, которые дали ему жизнь на шестой части планеты под названием Русь.