Наш Современник, 2005 № 11

Иду, в глаза не глядя, средь толпы,
Одним, другим недобрым словом мечен.
Друзья-поэты — вот мои попы.
О! Смертные стихи ведь тоже лечат.

Друзья легко сигают на тот свет,
Как будто там и вправду что-то светит.
Как будто сам Есенин — их поэт, —
Своей тальянкой каждого приветит.

Смертная тема в годы разрухи и раздора накрывает и Николая Дмитриева, но он не спешит идти ей навстречу. В его опустошенной, обезлюбленной душе новый прилив энергии даёт сама тема сопротивления. Вдруг просыпаются любовь и ярость, волевой напор и звенящее слово. Он описывает и жизнь, и природу, и людей, как будто освещает их багряным огнем слова.

В то, что не воскреснет Русь, — не верь,
Копят силы и Рязань, и Тверь.
На Рязани есть еще частушки,
Есть ещё под Вологдой чернушки.

Силы есть для жизни, для стиха.
Не сметёт вовек ни Чудь, ни Мерю, —
В то, что не воскреснет Русь, — не верю.
Не возьму я на душу греха.

Хорошо знавший его и друживший с ним Юрий Поляков написал в предисловии к книге «Ночные соловьи» о последних стихах Дмитриева: «Один из самых пронзительных и запоминающихся образов гибнущей, разламывающейся, как Атлантида, большой России, именовавшейся СССР, я нашел именно у него в стихотворении про гармониста, собирающего милостыню в подземном переходе:

…Бомж зелёный маялся с похмелья.
Проститутка мялась на углу.
Цыганята. Дети подземелья
Ползали на каменном полу…
А вверху гуляла холодина.
И была Москва, как не своя.
И страна трещала, словно льдина.
И крошились тонкие края.

…Мимо люди всякие сновали.
Пролетали, а куда? — Спроси!
Но всё чаще лепту подавали —
Как на собирание Руси.

…Можно выделить два ключевых для нового, постсоветского Дмитриева словосочетания: „Москва, как не своя“ и „собирание Руси“… Речь идёт о сохранении средствами поэзии не только русской деревни, но самого русского способа жить, чувствовать, мыслить…»

По-моему, сейчас на Руси ещё можно писать стихи для самосохранения народа. Сколь бы малое число читателей ни оставалось. Поэтический способ жизни — это тоже и наша сила, и наша слабость. Я понимаю, что для нынешних рационалистов и прагматиков надобно уничтожить подобный способ жизни, даже саму природную одушевленную поэзию. Это они внедряют, как картошку при Екатерине, непоэтическую поэзию, но, смею заметить, неудачно. Стихи произрастают даже из самого концептуального сора и у Тимура Кибирова, и у Ивана Жданова, и у Бориса Рыжего. Впрочем, последний и сгорел как русский поэт.

Что же говорить о таких природных, задушевных и простодушных поэтах, как Николай Дмитриев. Его жизнь, его поэзия и есть его собирание Руси. И, как он сам писал, даже смерть, даже смертные стихи помогают людям жить. Силы у поэта кончились, смерть пришла, но стихи остались. Будем жить с ними.

И мне сказал незримый страж:
— Молись. Коль помнишь «Отче наш»,
Коль из святого что-то помнишь,
Молись за них. Они горят
В аду земном, и что творят,
Не ведают. А где им помощь?

Юрий Павлов РУССКИЙ КРИТИК НА «ПЕРЕДОВОЙ»

К 80-летию М. П. Лобанова

Давно уже существует тенденция укорять русских писателей, критиков в том, что во второй половине XX века у них не было подлинных героев, борцов, у которых совпадают слово и дело. Так утверждают не только «левые», что понятно, но и некоторые «правые».

Одним из самых очевидных опровержений этой версии является жизнь и творчество М. Лобанова. Вот что пишет о нём известный священник Димитрий Дудко: «Я его давно уже заметил по его произведениям, они мне очень понравились, были удивительно духовны. Как он хорошо всё понимал в безбожный период в нашей стране и безбоязненно обо всём говорил, его статья „Освобождение“ наделала большой переполох, Лобанова наказали. Вот они, герои, а всё выставляют кого-то, кто и в подмётки к ним не годится. Мучаются другие, а лавры пожинает кто-то…».