Наш Современник, 2005 № 06

В сумерках на высоком и крутом склоне затаился хутор, смахивавший на гигантскую голову в старинном шлеме. Перед ним расстилалось ровное поле, заросшее высокой осокой, чуть ли не с километр. Рота развернулась и, бегом, с винтовками и автоматами, устремилась в атаку. Хутор молчал, мы — тоже. Грозная высота угнетала. Я подумал, что они подпускают ближе, пытаясь угадать места огневых точек. Мы были как на ладони. Одного пулемёта было достаточно, чтобы от нас ничего не осталось.

Высота молчала. Рота резко замедлила бег. Соображаю: испугались минного поля. Любая заминка на поле боя — смерть; вырываюсь вперёд. Рота, увидев меня впереди, сбросила с себя оцепенение и без опасения ринулась за мной. На наше счастье, немцы заблаговременно покинули высоту. Хутор занят, все возбуждены и радостны. Потянулись к колодцу, всех одолела жажда. Около сруба рассыпан белый порошок. Я подумал, что вода может быть отравлена. Но солдаты так уморились, что жажду требовалось утолить немедленно. Ведро поднято, но пить запрещено. Подхожу сам — за отравившегося солдата мне трибунал, а за мою смерть отвечать никому не положено. Пью прямо из ведра. Запах «химии» не почувствовал, как и жжения в желудке не ощутил. Утолив собственную жажду и выждав с минуту — не свалюсь ли от отравления, разрешил пить остальным.

Осмотрев высоту, мы заняли круговую оборону. Чувствую, что немцы где-то недалеко притаились. Командный пункт выбрал на западном склоне и зорко стал следить за происходящим.

Примерно через полчаса полковой разведчик подбежал ко мне и вполголоса сказал, что меня вызывает командир полка. Он находился на высоте, чему я страшно удивился.

Своим командирам и солдатам перед наступлением я запретил без моего ведома занимать какие бы то ни было здания или сооружения в захваченных населенных пунктах, ибо они всегда таили в себе опасность и служили хорошими ориентирами при стрельбе из орудий — особенно самоходных и танковых. Разведчик привёл меня в большое подвальное помещение, пол которого был густо устлан соломой. Немцы только что отсюда ушли. Tускло светила единственная коптилка. В полумраке над картой низко склонился полковник. Большинство свиты развалилось на соломе, остальные стояли в ожидании. Кстати, эта свита, слабость к которой питал полковник, впоследствии, при тяжелом ранении в расположении врага, покинула его. Спас Курешова огнеметчик, под пулями дотащивший его в расположение соседней дивизии с полуоторванной ногой.

Я доложил о своём прибытии. Он своим твердым командирским голосом приказал найти командира третьего батальона с его штабом. Я вернулся в роту. Отобрал пять или семь самых смелых солдат и шагнул вперёд за пределы своей обороны, предполагая, по своей наивности, что комбат мог проскочить мимо нас и быть где-нибудь в стороне или даже впереди роты. На войне всё бывает. Идём молча вперёд. Никого. Стрельба с обеих сторон затихла. Более чем в километре справа заметили окапывающегося на вспаханном поле солдата. Спрашиваю, какой дивизии, отвечает, что 98-й. Я как-то сразу не сообразил, что в нашем корпусе такой дивизии нет. Солдат воевал, видимо, в ней раньше. Уже в мирное время выяснил, что в этой дивизии воевал мой брат Иван. Но слова солдата я принял на веру, предположив наличие стыка с соседней дивизией. Не теряя времени, повернул влево, забираясь в глубь расположения немцев. Шагаем по вспаханному полю, понемногу взбираясь на холм. Тишина. Притаилась та и другая стороны. Пересекаю возможный центр предстоящего наступления роты. Никого и ничего. Круто сворачиваю в сторону немцев. Взобрались на вершину холма, остановились. Внизу котловина, заросшая кустарником. Нас оттуда окликнул зычный немецкий голос. Успел заметить, что там примерно пара отделений, копошившихся, видимо, около раненого командира. Немедленно даю длинную очередь в них, мои молодцы тоже не отстали. И сразу же — дай Бог ноги — вниз и влево от оси наступления. Пули, пущенные нам вслед, просвистели прямо над головами.

Бежим дальше. Чувствую, что мы заходим уже за пределы полосы наступления не только роты, но и батальона. Круто повернув, направляемся обратно к роте. И что же видим? На моем командном пункте, как ни в чем не бывало, стоит комбат с группой в 5–6 человек и рацией. С еще не остывшим автоматом медленно подхожу к нему. Если бы передо мною стоял струсивший подчиненный, я бы знал, что делать. Но передо мной стоял комбат, старший и непосредственный мой военачальник. От возмущения все внутри клокотало и распирало грудь. Сдавленным голосом я сказал, что искал их, даже напоролся на немцев. «А я знаю», — невозмутимо ответил он и продолжал стоять как статуя. Я медленно отошел от него, отбросив уставные правила субординации.

Нет необходимости описывать многие стычки в течение ночи на промежуточных рубежах: перестрелки, перебежки, ожидания, броски. Это была обыкновенная работа, тяжёлая работа, в непрерывном напряжении и ожидании «своей» пули или осколка. Но глубоко в душе, как огарочек свечи перед маленькой иконкой, брезжила надежда.