Наш Современник, 2005 № 05

А вот история более «крупного масштаба». У заместителя главного инженера ракетной армии пропала секретная тетрадь. Прокуратура и особый отдел настаивали перед командующим ракетной армии генерал-полковником Милехиным на предании забывчивого инженера суду. Генерал Милехин доложил о происшедшем командующему ракетными войсками стратегического назначения Н. И. Крылову, который приказал направить полковника к себе. После беседы, основательно изучив суть дела, Крылов принял решение не привлекать виновного к уголовной ответственности, а уволить его со службы по возрасту с сохранением пенсии. Вот вам «всевластие» особистов.

Пишущие диссиденты могут порезвиться по поводу этих фактов, ведь для них не резон всё то, что может быть в жизни. Не потому ли так голо, тенденциозно, прямолинейно их «разоблачительство», хотя бы тех же особистов, лишённых оттого каких-либо живых психологических черт, так плакатно?

Художественная немощь — одна особенность опуса Владимова. Другая — та, что обозначена мною словом «гудерианец». Вот о чём шла речь в моей статье. «Автор романа до крайности пристрастен в своих характеристиках героев, окарикатуривая одних, холуйствуя перед другими. Вот два полководца — русский маршал Жуков и немецкий генерал Гудериан. Маршал Жуков с „чудовищным подбородком“, „с волчьей ухмылкой“, „с улыбкой беззубого ребенка“, „с панцирем орденов на груди и животе“, со „зловещим“ голосом и т. д. И как меняется тон разговора, переходя на умильное придыхание, когда речь заходит о Гудериане. Ну решительно идеал германца! Не завоеватель, вторгшийся в чужую страну со своей танковой армадой во исполнение преступного приказа фюрера, его плана по разгрому России, закабалению её народа. Не жёсткий пруссак, а некий благородный рыцарь воинского долга, вдохновлённый идейной борьбой против „серой чумы большевизма“, добрый Гейнц, заботливый отец своих измученных в русских снегах солдат, поднимающий своей (довольно театрализованной) речью их „тевтонский дух“. Культуртрегер, призванный в собственном мнении открыть туземцам глаза на зло в их системе, общественной морали».

Впрочем, в идеализации немецкого завоевателя столько литературно-условного, фальшивого (о чём я писал в статье), что этот дифирамб даёт тот же сомнительный эффект, что и бездарный пасквиль на русского маршала.

В своё время Л. Аннинский вознёс до гомерических высот такое серенькое изделие, как «Дети Арбата» А. Рыбакова. Недавно этот литературный труп попытались реанимировать в «телесериале». Видимо, сверху спустили программу по очернению тридцатых годов с их созидательным энтузиазмом, освобождением от «пятой колонны» в канун Великой Отечественной войны. Как и в случае с Рыбаковым, Аннинский не знает удержу в славословии Владимова, называет его «писателем, составляющим национальную гордость своей культуры». Но в какой мере это славословие отвечает качеству товара, видно по очередному сочинению Владимова «Долог путь до Типперэри» (журнал «Знамя», № 4, 2004). Во вступлении говорится, что над романом автор работал в последние годы жизни, «постоянно возвращался к написанному и многократно его дополнял, исправляя и переписывая в разных вариантах». И что же родила «гора» этих многолетних многократных дополнений, исправлений, переписываний в разных вариантах? Автор начинает свой роман с эффектной сцены «свержения железного Феликса» на Лубянке. Сидя «в своей срединно-европейской Тмутаракани, в заштатном Нидернхаузене», «воткнув глаза в телевизор, а ухом внимая „Свободе“, я ждал десятичасовую „Таgesshau“ (обозрение дня. — нем.), где свержение железного Феликса покажут подробнее…». И это свержение «первого чекиста» эмигрант Владимов именует дважды «крушением нашего тысячелетнего рейха». И если гитлеровский рейх продлился всего лишь 12 лет, то во сколько же сотен раз страшнее ему «рейх» другой — тысячелетнее русское государство! Не случайно, видно, брошен был клич по телевидению министром культуры Швыдким: «Русский фашизм страшнее немецкого».

После столь нелицеприятного объяснения с бывшей родиной — «тысячелетним рейхом» автор знакомит читателя со своей биографией, рассказывает о своём детстве, юности и величайшем событии в своей жизни — как он с приятелями (мальчиком и девочкой) навестил Зощенко, бывшего в опале после известного постановления ЦК партии. За десять минут встречи с подростками писатель успел вполне проинформировать их о своей жизни. «О чём говорил Зощенко? Сражался с бандами Махно. Был травлен газами. Был в красной коннице».