Наш Современник, 2004 № 11

Это “незнание” по-особенному высвечивает образы проводника и кондук­тора. Почему они исчезли? Кто они вообще такие? Может быть, это существа мистические, сверхъестественные, а под вагоном подразумевается все человечество? А может, если речь идет только о России, Кузнецов из далекого 1968 года пророчески увидел тихонько покинувших “вагон” Советского государства “проводников” типа Горбачева? Поэтические образы, в принципе, не подлежат прямой расшифровке, но в стихотворении “Откровение обывателя”, написанном в начале “перестройки”, читаем такие строки:

 

Жизнь свихнулась, хоть ей не впервой,

Словно притче, идти по кривой

И о цели гадать по туману.

Там котел на полнеба рванет,

Там река не туда повернет,

Там Иуда народ продает.

Все как будто по плану идет...

По какому-то адскому плану...

 

Но и “адские планы” подлежат метаморфозам во времени и пространстве. Стихотворение “Запломбированный вагон дальнего следования” (имеется в виду, естественно, знаменитый ленинский вагон) по-своему оптимистически заканчивает тему “Откровения обывателя” и “Отцепленного вагона”.

 

Вот уже по России он мчался,

Только цели своей не достиг.

Васька-стрелочник спьяну признался,

Что загнал его в дальний тупик.

 

По путям пулеметы и бомбы,

Вот какой-то матрос подоспел,

И сорвал он тяжелые пломбы,

Но в вагоне никто не сидел.

 

“Как это — не сидел? — воскликнет искушенный в истории, но неиску­шенный в кузнецовской поэзии читатель. — Еще как сидели, да и вагон такой был не один!” Но дело не в том, кто сидел , а кто доехал — во времени, естественно, а не в пространстве. Можно долго спорить о нравственных уроках 1937 года, но к тому времени отправились в мир иной не только сами пассажиры “пломбированных вагонов”, но и их космополитическая идеология. Русский народ — “Ванька-стрелочник” — загнал их в “дальний тупик”.

В сущности, “Отцепленный вагон”, “Откровение обывателя” и “Запломби­рованный вагон дальнего следования” — это своеобразная поэтическая трилогия.

В молодости Кузнецов, очевидно, был под большим влиянием стихов другого замечательного русского поэта — Николая Рубцова. Впрочем, сам Юрий Поликарпович никогда бы в этом не признался. С Рубцовым у него были особые отношения. По воспоминаниям Кузнецова, в кухне общежития Литинститута они заспорили из-за того, кто первый должен ставить чайник. “Но я же гений”, — высокомерно заявил Рубцов, на что Кузнецов, по его словам, ответил: “Двум гениям на одной кухне тесно”.

Тесно-то тесно, но вот Рубцов написал в стихотворении “Посвящение другу”: “Пролетели мои самолеты, / Просвистели мои поезда”, а у Кузнецова в стихотворении “Тридцать лет” читаем:

 

“...Застрелюсь или брошусь под поезд...”

Ты хотел умереть молодым!

Вспомнил, вспомнил я эти заветы,

К роковым тридцати подойдя...

Отказали твои пистолеты,

Опоздали твои поезда.

 

Рубцовское “Посвящение другу” заканчивается так:

 

Но люблю тебя в дни непогоды

И желаю тебе навсегда,

Чтоб гудели твои пароходы,

Чтоб свистели твои поезда!

 

У Кузнецова:

 

Не кори меня, мальчик, не сетуй...

Ничего, на другие года

Сохраню я твои пистолеты,

Подожду я твои поезда.

 

Концовки, в общем-то, прямо противоположные по смыслу, на зато многое другое — стихотворный размер, рефрены с “поездами” — совершенно совпадает.

Знаменитое стихотворение Рубцова “Поезд” начинается словами: “Поезд мчался с грохотом и воем...”. А одно из последних произведений Кузнецова, “Встреча”, начинается так: “Поезд мчался на бешеной скорости...”.

Самое интересное, что этих совпадений Кузнецов, скорее всего, даже не заметил. Так уж у него было заведено: то, что ему нравилось, то он и считал своим. Но содержание он, конечно, ни у кого не заимствовал. Лейтмотивом через все стихи Кузнецова идет тема “Между двух поездов” (так и называется одно его стихотворение), Рубцову совершенно не присущая.

 

В полосе запыленных цветов

Шли два вихря — попутный и встречный.

И пропал между двух поездов

Сизый селезень противоречий.

 

Кузнецова мучила мысль, что человеческая жизнь — это какая-то роковая подвижная геометрия, где пути людей если и пересекаются когда-либо в одной точке, то затем расходятся навсегда. Да что люди, если человек не властен над своим собственным прошлым! Ведь человек из другого поезда, может быть — это сам Кузнецов, только из прошлого или из будущего, судя по многозна­чительной оговорке поэта (“И сидел в нем не я , а другой”):

 

Разорвать бы рубаху до пояса,

Закричать бы ему: — Человек!

Дай мне руку из встречного поезда,

Чтобы нам не расстаться навек!