Наш Современник, 2003 № 06

Какой порядок и молчанье!

Какой огромный сводов ряд,

Но где же грешников варят?

Все тихо. — Там, гораздо дале.

— Где мы теперь? — В парадной зале.

 

— Сегодня бал у Сатаны —

На именины мы званы —

Смотри, как эти два бесенка

Усердно жарят поросенка,

А этот бес — как важен он,

Как чинно выметает вон

Опилки, серу, пыль и кости.

— Скажи мне, скоро ль будут гости?

 

Непосредственно перед балом в спальне Воланда вспоминают о соседе Маргариты, силой волшебного крема превращенном в борова.

“— ...А борова к поварам!

— Зарезать? — испуганно вскрикнула Маргарита. — Помилуйте, мессир, это Николай Иванович, нижний жилец. Тут недоразумение, она, видите ли, мазнула его кремом...

— Помилуйте! — сказал Воланд. — На кой черт и кто станет его резать? Пусть посидит вместе с поварами, вот и все! Не могу же, согласитесь, я его пустить в бальный зал”.

Далее Пушкин описывает игру в карты со смертью.

У Булгакова перед балом Воланд и Бегемот играют в волшебные шахматы. Тогда же появляется Абадонна (демон смерти).

 

— Живой! — Он жив, да наш давно —

Сегодня ль, завтра ль — все равно.

 

У Пушкина так приветствуют гостя в преисподней.

Смерть приходит к каждому в свой час.

“Кроме того, никогда не было случая, да и не будет, чтобы Абадонна появился перед кем-нибудь преждевременно”, — говорит Воланд.

Сходство в булгаковском и пушкинском изображении нечистой силы обнаруживается с особенной ясностью, когда речь идет о бесовщине в народном представлении.

А. Амфитеатров, книгой которого “Дьявол в быте, легенде и в литературе средних веков” пользовался М. А. Булгаков при работе над “Мастером и Маргаритой”, писал:

“Почти во всех странах и во все века народ относится к черту гораздо лучше и добрее, чем учит и требует запугивающая церковь... Народ любит фамильярно приближать к себе сверхъестественные силы... Черт в народе резко отличен от черта богословов и аскетов. Народный черт нечто вроде скверного соседа... У черта есть дом, профессия, свои занятия, нужды, хлопоты... он ест, пьет, курит, носит платье и обувь”.

Бесовщину в простонародном представлении встречаем в таких пушкин­ских произведениях, как “Утопленник. Простонародная сказка” (1828), “Гробовщик” (1830), “Сказка о попе и работнике его Балде” (1830), “Гусар” (1833), “Вурдалак” (из цикла “Песни западных славян”, 1834).

Находим, например, сходство в сценах из “Утопленника” и “Мастера и Маргариты”.

Буря воет; вдруг он внемлет:

Кто-то там в окно стучит.

Из-за туч луна катится —

Что же? голый перед ним:

C бороды вода струится,

Взор открыт и недвижим,

Все в нем страшно онемело,

Опустились руки вниз,

И в распухнувшее тело

Раки черные впились.

 

И мужик окно захлопнул:

Гостя голого узнав,

Так и обмер: “Чтоб ты лопнул!” —

Прошептал он, задрожав.

Страшно мысли в нем мешались,

Трясся ночь он напролет,

И до утра все стучались,

Под окном и у ворот.

 

Сравним у М. А. Булгакова:

“Финдиректор отчаянно оглянулся, отступая к окну, ведущему в сад, и в этом окне, заливаемом луною, увидел прильнувшее к стеклу лицо голой девицы и ее голую руку, просунувшуюся в форточку и старающуюся открыть нижнюю задвижку.

Рука ее стала удлиняться, как резиновая, и покрылась трупной зеленью. Наконец зеленые пальцы мертвой обхватили головку шпингалета, повернули ее, и рама стала открываться. Римский слабо вскрикнул, прислонился к стене, и портфель выставил вперед, как щит. Он понимал, что пришла его гибель.

Рама широко распахнулась, но вместо ночной свежести и аромата лип в комнату ворвался запах погреба. Покойница вступила на подоконник. Римский отчетливо видел пятна тления на ее груди.

В это время радостный и неожиданный крик петуха долетел из сада”.

В “Мастере и Маргарите” можно найти мотивы стихотворения “Гусар”. М. А. Булгаков, видимо, издавна любил это стихотворение. Еще в “Белой гвардии” появляется молодица Явдоха, напоминающая и Панночку Н. В. Гоголя, и киевскую ведьму А. С. Пушкина.

 

То ль дело Киев! Что за край!

Валятся сами в рот галушки,

Вином хоть пару поддавай,

А молодицы-молодушки!

 

Прежде чем вскочить на веник и лететь на шабаш, пушкинская ведьма использует зелье, как и Маргарита.

 

Там с полки скляночку взяла

И, сев на веник перед печкой,

 

Разделась донага; потом,

Из склянки три раза хлебнула,

И вдруг на венике верхом

Взвилась в трубу и улизнула.

 

Остатки из склянки потихоньку выпил Гусар. Как булгаковские Наташа и “нижний жилец” Николай Иванович, Гусар становится жертвой остатков зелья.

 

Кой черт! подумал я: теперь

И мы попробуем! и духом

Всю склянку выпил; верь не верь —

Но кверху вдруг взвился я пухом.

 

Незадачливый Гусар попадает на бесовское игрище, картина которого тоже есть в стихотворении.

Жалкие маленькие бесенята, чертовы детишки, похоже изображаются Булгаковым и Пушкиным (“Сказка о попе и работнике его Балде”).

 

Вот, море кругом обежавши,

Высунув язык, мордку поднявши,

Прибежал бесенок задыхаясь,

Весь мокрешенек, лапкой утираясь...

 

Вынырнул подосланный бесенок,

Замяукал он, как голодный котенок...

 

Сравним у М. А. Булгакова: