Наш Современник, 2003 № 06

“Хвала вам, художник! вы вынули счастливый билет из лотереи”, — пишет жуликоватый подкупленный журналист, видимо, пытаясь красиво высказаться о редкостном даровании, доставшемся Чарткову. Но выходит как бы намек на денежный выигрыш в лотерею.

Странный ростовщик, живой и после смерти, ссужает Чарткова червон­цами. Традиционно для русской литературы, он имеет черты антихриста.

Первый путь, намеченный им в воображении — это почти путь мастера. Работать, запершись у себя в квартире, не обращая внимание на внешний мир.

Но весь ужас в том, что нельзя на деньги, полученные от нечистой силы, вести святую жизнь. Художнику нельзя, связавшись с нечистой силой, в своих творениях прославлять свет и добро.

В “Портрете” отец художника Б. сталкивается с искушением, видимо, подстерегшим и мастера.

Он, начиная портрет ростовщика, вдруг испытывает притягательную силу зла, стремится оправдать его существование, показать с выгодных позиций. Свет льется сверху, как бы оправдывая и благословляя князя тьмы, который может убить, уничтожить всех святых и ангелов, оказаться притягательнее их.

“Окна, как нарочно, были заставлены и загромождены снизу так, что давали свет только с одной верхушки.

“Черт побери, как теперь хорошо осветилось его лицо!” — сказал он про себя и принялся жадно писать, как бы опасаясь, чтобы как-нибудь не исчезло счастливое освещение.

“Экая сила! — повторил он про себя. — Если я хотя вполовину изображу его так, как он есть теперь, он убьет всех моих святых и ангелов; они побледнеют пред ним. Какая дьявольская сила!”

Заметим это многозначное “черт побери” в устах художника, которого и на самом деле нечистый чуть не уловил в сети.

Человек не может удержаться на границе добра и зла. Мастер, в романе которого, как и в “Мастере и Маргарите”, сосуществуют добро (обаятельное в своей слабости, но уж очень немощное) и зло (деятельное, могущест­венное), не удерживается на грани бесстрастия, а соскальзывает в лапы сатаны, потому и не заслуживает света.

Признаем, что и М. А. Булгаков не избежал тяготения к веселой шайке Воланда, проделки которой радуют и забавляют автора и читателя.

Но сатанизма из такого наивного увлечения еще не вытекает.

А. С. Пушкин писал:

“Зачем же и в нынешних писателях предполагать преступные замыслы, когда их произведения просто изъясняются желанием занять и поразить воображение читателя? Приключения ловких плутов, страшные истории о разбойниках, о мертвецах и пр. всегда занимали любопытство не только детей, но и взрослых ребят; а рассказчики и стихотворцы исстари пользовались этой наклонностью души нашей”.

Обратим внимание на одну деталь, скорее всего, подсознательно введенную замечательным художником Булгаковым. Потенциально выигрышную облигацию мастер засунул в корзину с грязным бельем. Не отложил бережно в ящик комода, не позабыл в кармане пиджака, не бросил небрежно на стол...

Мастер, потратив неожиданно доставшийся капитал на, казалось бы, благое дело, надеется этим “очистить”, “отмыть” деньги. В убеждении, что деньги поддаются “очищению”, заключалась роковая ошибка мастера.

Едва ли не главное искушение, уготованное алчным москвичам шайкой Воланда — дармовые червонцы. Здесь, конечно, в первую очередь вспоминается денежный дождь в театре Варьете на сеансе черной магии.

“Поднимались сотни рук, зрители сквозь бумажки глядели на освещенную сцену и видели самые верные и праведные водяные знаки. Запах также не оставлял никаких сомнений: это был ни с чем по прелести не сравнимый запах только что отпечатанных денег”.

Отметим, что сеанс в Варьете начинается с карточных фокусов. Затем колодой награждается какой-то картежник. Вероятно, из-за его страсти к игре черти благоволят к нему.

“— Пусть она останется у вас на память! — прокричал Фагот. — Недаром же вы говорили вчера за ужином, что кабы не покер, то жизнь ваша в Москве была бы совершенно несносна”.

Потом колода карт, подаренная еще одному гражданину, превращается в пачку червонцев. Деньги и карты, выигрыш и проигрыш еще со времен “Пиковой дамы” оказывались в ведении нечистой силы.

“...Но ведь Пушкин в карты не играл, а если и играл, то без всяких фокусов!” — говорит главный герой “Записок на манжетах”, невольно выгораживая, вытесняя Пушкина в область света, хотя широко известна страсть А. С. Пушкина к карточной игре. Играл он, конечно, без всяких шулерских фокусов.

“Бумажки, граждане, настоящие!” — утверждает Фагот.

Воланд потом не подтверждает заверений Фагота.

“— Ай-яй-яй! — воскликнул артист. — Да неужели ж они думали, что это настоящие бумажки?”.

На то они и черти, чтобы обманывать и не выполнять обещаний. Но разве сатане, в распоряжении которого все денежные богатства мира, трудно использовать настоящие червонцы, которые не оборачиваются вдруг или в валюту, или в резаную бумагу?