Наш Современник, 2003 № 04

Но здесь мы встречаем очередной парадокс его личности. По крайней мере, дважды за его жизнь Тютчев любил сразу двух женщин. Не то чтобы, как это нередко бывает, охладевший к жене человек завел себе “предмет на стороне”; нет, и письма Тютчева, и, что важнее, стихотворения, посвященные двум одновременно живущим в его душе женщинам, не дают усомниться: он в самом деле любил, и любил искренне — сразу обеих! Женатый на Элеоноре (урожденной графине фон Ботмер), он любил Эрнестину Дернберг; а когда Эрнестина много лет была уже его законной женой — он, продолжая нежно любить свою вторую супругу (чему свидетельство множество искренних писем и стихотворений, в которых поэт неспособен солгать), безоглядно, по-юному страстно — хотя ему было уже сорок семь лет! — отдается роману с Еленой Денисьевой, и огонь этой страсти, не затихая, горит целых четырнадцать лет, до смерти возлюбленной. Как на это хватало “низенького, худенького старичка” (М. Погодин) — как душа Тютчева помещала в себя сразу столько “любовей”?

Это действительно тайна, нечто логически непостижимое: речь, пов­торяю, о настоящей любви, а не об исламском гареме или о европейском разврате. Зато эта тайна как раз подтверждает нашу главную мысль в отношении Тютчева: то, что он был необыкновенно широк, что он был гением совмещенных противоречий.

Поразительно, кстати, и то, как любили Тютчева женщины. Он ведь был внешне невзрачным и “нищим”, как он сам себя называл, человеком, был сочинителем, чей поэтический дар женщинам был почти неизвестен: Элеонора совсем, Эрнестина долгое время не понимала по-русски, а Елене Денисьевой интересны были лишь только стихи, посвященные именно ей. Но магия тютчевской личности была такова, что женщины не просто любили — боготворили Тютчева! Гордая, смелая и независимая Денисьева обращалась к нему “мой боженька”, а Эрнестина, в ответ на упреки злых языков, что не пристало-де Тютчеву так откровенно скорбеть по умершей “разлучнице”, отвечала: “Его скорбь для меня священна, какова бы ни была ее причина”. Такой исключительной женской любви бывает достоин лишь человек исключительной силы личности, человек, удержавший и сохранивший свою суверенную душу среди всевозможных соблазнов судьбы и эпохи.

Рассуждая о личности Тютчева, мы как-то забыли о самых простых, но необходимых моментах характеристики человека: о его внешности, жестах, манерах, привычках. Что ж, время исправить ошибку и дать слово современ­никам, лично знавшим поэта.

“Стройного, худощавого сложения, небольшого роста, с редкими, рано поседевшими волосами, небрежно осенявшими высокий, обнаженный, необык­­новенной красоты лоб, всегда оттененный глубокой думой; с рассея­нием во взоре, с легким намеком иронии на устах, — хилый, немощный и по наружному виду, он казался влачившим тяжкое бремя собственных даро­ваний...” (И.  С. Аксаков).

“Он целый день рыскает пехтурой или ездит на самом гадком ваньке... Он в старом плаще, седые волосы развеваются во все стороны, видна большая лысина; голова его качается, и извощики говорят: “Вот барин извозился с утра”...” (А. О. Смирнова-Россет).

“Помню... его живописную позу на Невском проспекте; летом, в силь­нейший зной, он сидит, развалившись на скамейке дворника у дома Армян­ской церкви, где он жил, на панели, и читает газеты”. (В. П. Мещер­ский).

“Как теперь, вижу перед собой его невысокую, тщедушную фигуру с слегка приподнятыми плечами, его бледное, гладко выбритое худощавое лицо с огромным обнаженным лбом, вокруг которого, падая на плечи в хаотическом беспорядке, вились мягкие, как пух, и белые, как снег, волосы. Лицо его... но разве можно описать лицо Федора Ивановича так, чтобы человек, не видевший его никогда, мог представить себе это особенное, не поддающееся никакому описанию выражение? Это не было только чело­веческое лицо, а какое-то неуловимое, невольно поражающее каждого, сочетание линий и штрихов, в которых жил высокий дух гения, и которые как бы светились нечеловеческой, духовной красотой. На плотно сжатых губах постоянно блуждала грустная и в то же время ироническая улыбка, а глаза, задумчивые и печальные, смотрели сквозь стекла очков загадочно, как бы что-то прозревая впереди. И в этой улыбке, и в этом грустном ироническом взгляде сквозила как бы жалость ко всему окружающему, а равно и к самому себе. (Ф. Ф. Тютчев, сын поэта).

Таков он был, таков его, составленный из мозаики воспоминаний, портрет. Но если бы мы попросили профессионала-психолога дать характе­ристику Тютчеву по принятой ныне схеме “экстраверт-интроверт” — возникло бы новое затруднение. С одной стороны, Тютчев, поэт интимнейших переживаний и мыслей, человек, погруженный во внутренне-личную жизнь, — по всем признакам интроверт. Дочь Анна писала о нем в дневнике: “...Будучи натурой скрытной и ненавидящей все, что носит малейший оттенок сенти­ментальности, он очень редко говорит о том, что испытывает”.