Наш Современник, 2003 № 04

Да, Тютчев был и останется тайной. Но, к счастью для нас, существует и некое “знание через незнание”, существует загадочный акт постижения истины, о котором писал еще Николай Кузанский. Увидеть, почувствовать тайну и с благоговеньем понять, сколь она глубока и прекрасна! — это и есть “знание через незнание”, это и есть союз нас, познающих предмет, и “предмета в себе”. Да, конечно: умом не понять ни России, ни Тютчева, и с “общим аршином” тут нечего делать; но вера, надежда, любовь (и особенно та из них, что всех больше, по слову Апостола) открывают особенный путь, по которому двигался Тютчев к России и по которому ныне, в канун юбилея, Россия (из нас состоящая!) должна пододвинуться к Тютчеву.

III

 

Обратимся к противоречиям творчества. Первый же взгляд, упавший на томик тютчевских стихотворений, пробуждает недоумение: сколь невелик печатный объем им написанного — и сколь же огромен объем, занимаемый Тютчевым в русском культурном пространстве! Причем вес этой “книжки небольшой”, которая “томов премногих тяжелей”, по выражению Фета, кажется, все возрастает с каждым годом и десятилетием. Как это объяснить?

Видимо, полтора века “после-тютчевского”’ существования русской поэзии показали: несмотря на все достижения, несмотря на явление Бунина, Блока, Есенина и Мандельштама, Твардовского и Рубцова — тютчевская поэзия остается вершиною непревзойденной и, как это случается с горной вершиной, кажется выше и выше по мере нашего отдаления от нее.

Философская лирика — так обычно определяют поэзию Тютчева. Но в этом определении уже содержится противоречие, ибо предмет философии — мысль, а предмет лирики — чувство. Нередко мысль губит чувство, или сильное чувство, его жар и туман не дают проявиться и обозначиться мысли.

У Тютчева ум живет вместе с сердцем. Больше того: порой чувство рождается прямо из мысли — точнее сказать, из ее словно бы превосходящей саму эту мысль глубины. Такие шедевры, как “Последний катаклизм”, “Природа — сфинкс...”, “В разлуке есть высокое значенье”, “Умом Россию не понять”, “Нам не дано предугадать”, “Как ни тяжел последний час”, — являют собою, на первый взгляд, чистую мысль, которой место не в поэтической книжке, а в сборнике афоризмов. Но глубина, напряжение, сила, трагизм этой мысли — ее напряженно-живая пульсация! — таковы, что внимает ей — сердце. Просто мысль исчерпаема, и однажды ее осознав, к ней не будешь уже возвращаться с живым интересом; но мысль-чувство Тютчева такова, что к ней обращаешься снова и снова, всякий раз изумляясь: каким это образом в кратком, конечном наборе понятно-обыденных слов живет — бесконечность?

Вместе с мыслями Тютчев нес чувства — даже не чувства, а страсти, кипевшие бури страстей! — которыми так полна была его жизнь и которые он, чтоб не пасть под их натиском, изливал в стихотворные строки. И здесь, как и в области мысли, ему не было равных. Его “лирическая дерзость” изумляет нас даже теперь — когда уже, кажется, мало кого удивишь откровенностью, смелостью речи. Но наглость — это еще не отвага, а всего лишь прикрытая трусость; и разнузданно обнажившейся современной литературе так же далеко до целомудренной откровенности Тютчева, как продажной любви далеко до любви настоящей. Стоит перечитать, например, вот эти две строфы, чтоб понять, что такое есть Эрос — в его первозданной, пугающей силе:

 

Люблю глаза твои, мой друг,

С игрой их пламенно-чудесной,

Когда их приподымешь вдруг

И, словно молнией небесной,

Окинешь бегло целый круг...

 

Но есть сильней очарованья:

Глаза, потупленные ниц

В минуты страстного лобзанья,

И сквозь опущенных ресниц

Угрюмый, тусклый огнь желанья.

 

Недаром же Достоевский считал Тютчева “первым поэтом-философом, которому равного не было, кроме Пушкина” (заметьте: Пушкин здесь — лишь равняется Тютчеву!), а Фет называл его “одним из величайших лириков, существовавших на земле”. Тютчев сумел так свести и сроднить мысль и чувство, что эти два разные качества нашей природы, столь часто враждеб­ные, перестали друг друга теснить — а сошлись в напряженно-живом и прекрасном единстве.

Соединение мысли и чувства — это пример совмещения, так сказать, “крупных” противоречий. Но можно прибегнуть к детальному, собственно литературоведческому, разбору тютчевских стихотворений — и общая наша мысль подтвердится множеством частных примеров!