Наш Современник, 2003 № 02

Но вопрос о принадлежности или непринадлежности христианской церкви гражданскому обществу надо решать не только социологически, с учетом нынешнего характера этого общества, — с учетом принципа разделения политической, экономической и духовной власти. Сегодня гражданское общество непосредственно управляется и направляется ничем более не ограниченной экономической властью — властью давать или отбирать материальные блага, приобщать или отлучать от общества потребления. Ясно, что церковь не может ни под каким предлогом согласиться на монополию данной власти или быть ею “спонсируемой”. В этом смысле церковь ближе государству (“империи”), чем такому гражданскому обществу. Проблема состоит в том, чтобы во что бы то ни стало отвоевать у “рынка” те ценности, которыми в духовно здоровом обществе не торгуют. Не торгуют женской любовью и красотой, не торгуют убеждениями, не торгуют государственными интересами, родной землей и Родиной. Чтобы отвоевать эти нетленные ценности у посягнувшей на них и желающей их присвоить (обладать правом “свободной покупки”) экономической власти, нужна другая, альтернативная власть. Власть, которая объявит эти высокие ценности не ничейными, не выставленными на продажу, а своими, ею защищаемыми и неотчуждае­мыми. В этом и состоит реальное социологическое проявление церкви как духовной власти, стоящей над гражданским обществом, захваченным “властью менял”.

Еще Ветхий завет дает свидетельство того, что Бог изъял землю из “сферы компетенции” менял, готовых ею “свободно торговать”: “Землю не должно продавать навсегда; ибо Моя земля; вы пришельцы и поселенцы у Меня” (Лв: 25:23). Но столь же законным является  изъятие и других неотчуждаемых, не подлежащих “обмену” ценностей у самозваной экономической власти держателей денежного мешка. В этом смысле церковь должна выступать как власть имеющий: как гарант неотчуждаемых духовных ценностей. В этом же смысле религия отнюдь не частное, факультативное дело “религиозно склонных” лиц, а основание высшей духовной власти — держательницы даров спасения. И у такой власти есть своя “социальная база”, как есть она и у сильного социально ориентированного государства. Опора такого государства — люди, заинтересованные в том, чтобы общественное производство коллективных социальных благ не прекращалось, а сами эти блага не были похищены алчной экономической властью нелегитимных “приватизаторов”, имеющих все основания опасаться крепкого державного порядка.

Пора наконец понять, что сегодня не тоталитаризм противостоит демо­кратии, а экономическая власть “приватизаторов”, норовящая узурпировать и экономические, и внеэкономические ценности, противостоит обществу, противостоит цивилизации. Спасти социум от тех, кто пытается окончательно его разложить, социально и духовно, противопоставив людей как одичавших одиночек друг другу, а низменную материю стяжательного инстинкта высшим ценностям — вот задача одновременно и государства, и церкви.

Ясно также, что “паства” государства и паства церкви здесь в значи­тельной мере совпадают: речь идет о низах современного общества, лишае­мых нормальных благ жизни и человеческого достоинства. Доведя государство до состояния “государства-минимум”, ни во что не вмешивающегося и ни за что не отвечающего, а церковь — до факультативной единицы “гражданского общества”, не имеющей действительного права освящать достойное и отлучать недостойных, узурпаторы экономической власти тем самым снимают всю систему сдержек и противовесов, становясь носителями нового тоталита­ризма. Не восстановив силу государства и силу церкви, преодолеть этот тоталитаризм невозможно. Новые узурпаторы знают это и потому всю силу своей постмодернистской пропаганды бросают на развенчание государства и развенчание высших духовных ценностей.